Заповедь

— О живущий за облаками! Почему молчишь? Скажи им правду! Пусть знают, что я жена Таймуразу. Умоляю, дай знак! Крикни! — она прислушалась, словно в самом деле надеялась, что Бог снизойдет до нее.

Возмущению мужчин не было предела.

— Она сошла с ума! — твердил Хамат. — Посмотрите на нее. Она сумасшедшая!

Обида ударила ее в самое сердце. Нет, она не сумасшедшая. Они несправедливы. Но почему Всевышний не образумит их? Почему молчит?

— Ты жесток и зол! — исступленно закричала она, глядя в небо. — Да! Ты жесток! Дал мне счастье и тут же отнял его! За что покарал меня? За что?

Старики вскочили с мест. Никто еще не слышал, чтобы так разговаривали с тем, кто дарует жизнь и отнимает ее. С тем, кто создал мир и может в мгновенье ока уничтожить его. Опомнилась и Зарема, испугалась своих слов, закричала в отчаянье:

— О, прости, прости глупую женщину, всесильный. Молю тебя, простираю к тебе руки, дай мне последнюю радость — сына! Ты не смеешь отказать мне, Боже!

Пораженные горцы молча внимали ей. Эту женщину, что, стоя на коленях, умоляла Всевышнего смилостивиться, что клялась погибшему в верности, нельзя было презирать. Слушая эти страстные слова, старики отворачивались друг от друга, ибо открытую душу, кровоточащее сердце нельзя видеть без боли и стыда. Зарема вспомнила о них.

— Почтенные из почтенных, не дайте погибнуть роду Таймураза. Я прошу маленький клочок земли. Совсем крохотный. И я прокормлю сына. Я воспитаю из него горца. Настоящего джигита.

Батырбек настороженно смотрел на аульчан, которых невозможно было взять ни жалостью, ни мольбой. Они всегда оставались непреклонными и верными адату. Неужели эта опозоренная нашла ключ к их сердцу? Ишь как заставила всех умолкнуть, вызвала сострадание. Нет, следует напомнить им, кто они есть и как полагается вести себя в присутствии женщины, что забыла о своем месте.

— Эй, ты! — закричал он гневно. — Голос подаешь, а ведь ты женщина! Женщина!

— Разве я виновата, что я женщина? — повернулась к нему Зарема и умолкла. Когда она заговорила вновь, ее слова звучали так, будто Зарема рассуждала вслух. Она впервые так ясно поняла, что смутно звучало в ней уже многие месяцы. Она говорила шепотом, но слова ее прозвучали криком, и тот, кто слышал ее в тот день, навсегда уяснил, что самый сильный протест души вырывается шепотом. — Разве женщина — не человек? Разве у меня не два уха? Не два глаза? Не две руки? — она вытянула перед собой ладони, посмотрела на них, словно впервые увидела. — Разве у меня, как и у каждого из вас, нет головы? Разве мне не надо, как и вам, дышать, есть, пить воду, чтобы жить? И разве не все люди рождены женщиной? Вскормлены ею?! Почему же вы ненавидите женщин, так несправедливы к ним? Почему вы все так злы?!

Голос отказал ей, она уже не владела собой. Слова Заремы пронеслись над аулом и достигли неба.

— Я хочу знать свою вину! Почему мы страдаем?! Я жить не хочу! Видеть никого не хочу! Не нужна мне ваша земля! Не нужен ваш дом! Вы хотите сделать моего сына кавдасардом! Бесправным! Я возвращусь туда, куда отвез меня мой муж. Там в пещере и буду жить. И пусть никто из вас не показывается там! Никто! А когда подрастет мой сын, я расскажу ему все! Все! И он тоже отвернется от вас! Отвернется, как вы отвернулись от нас!..

Потом она бежала по крутым склонам. Бежала, хотя ее никто не пытался догнать. Ее траурное платье мелькало меж скал. Она бежала с такой быстротой, с какой не бегала даже девчонкой. А вслед ей смотрели оцепеневшие горцы. Голос все еще звучал в их ушах. Звучал, тревожа мысль, вызывая сомнение. Сомнение в себе, в законах, которым они подчинялись и по которым жили их отцы и деды. Разве можно было легко отбросить и забыть ее слова о женщине, что рождает всех мужчин, а сама остается тенью в их жизни? Разве могла не потрясти боль, прозвучавшая в ее словах, боль их матерей и жен?! Но нет, горцы не бросились вслед Зареме, чтобы остановить ее, приютить у себя, не стали пересматривать свое решение.

Хочешь не хочешь, а прошлое крепко держит каждого из людей. Человеку только кажется, что он сам себе хозяин, что волен сказать и сделать то, что считает нужным и правильным. На самом же деле он закован в цепи, что веками ковались прежними поколениями...

***

... Мурат не посмел на виду у всего аула броситься вслед за Заремой, удержать ее от безумного шага. На следующее утро он нашел ее возле пещеры, у обрыва. Она сидела, облокотившись о камень. Неужто всю ночь провела здесь? Шум реки заглушал его шаги. Мурат остановился в двух метрах. Запрокинутая голова с закрытыми глазами, тонкая шея, покорно повисшие черные косы взывали к небу, умоляли о смерти. Жалость и тоска овладели Муратом. Он судорожно глотнул воздух, отвернулся, боясь, что мужская твердость дрогнет от сострадания и он забудет клятву, выдаст подлость побратима.