Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

Идея «смешного человека» о едином языке – часть его фантастического путешествия в мир, который так напоминает Греческий архипелаг античных времен. Он попадает туда из ненастного, раздираемого спорами Петербурга, где сам он равнодушен ко всему и никого не понимает (Петербург, надо полагать, погружен в «разноголосицу» из «Моего парадокса»). Он оказывается в мире, существовавшем до постройки Вавилонской башни, после которой люди уже не могли говорить друг с другом, как и с другими Божественными творениями. «Смешной человек» прибывает на этот благословенный остров, где его приветствуют сами деревья: «Высокие, прекрасные деревья стояли во всей роскоши своего цвета, а бесчисленные листочки их, я убежден в том, приветствовали меня тихим, ласковым своим шумом и как бы выговаривали какие-то слова любви» [Достоевский 1972–1990,25:112]. Быть в раю значит оказаться в месте, где приветствуют деревья, а их ласка ощутима[186].

Рассказ Достоевского завершается советом религиозного и скорее морального, чем политического толка: «Главное – люби других как себя, вот что главное…» [Достоевский 1972–1990, 25:119]. По возвращении в свой мир герой обрел понимание, но потерял способность выразить его словами: «Но как устроить рай – я не знаю, потому что не умею передать словами» [Достоевский 1972–1990, 25: 118]. И все же он обещает, что пойдет по миру учить и проповедовать. Финал дает надежду на перемены в обществе («как устроиться»), которые обеспечат христианская любовь и «сознание жизни». Хоть и непросто подавить скептицизм относительно того, что разноголосицу Достоевского, столь увлеченно им подстегиваемую, можно преодолеть сострадательной любовью и заботой, стоит отметить, что его рассказ возвращает нас в безусловные, близкие отношения напрямую с деревьями. Пейзаж, преобладавший пейзаж в «Дневнике писателя» за 1876 год, уничтожен, разорен совсем как вычищенный склон на полотне Репина несколькими годами позже. В то же время пейзаж из «Сна смешного человека»» нереален и чувственен: если воспринимать рассказ в качестве умозрительного решения запутанного лесного вопроса, то получается, что нам следует вновь обратиться к самим деревьям. Из этой любви, из понимания и личного контакта и появится какой-то выход, и наступит конец разрушению.

Сон «смешного человека» выдергивает его из современности, а затем возвращает в нее изменившимся. Для главного героя наука принадлежит к порочному миру, миру падшему, в котором люди забыли язык деревьев, стали такими жестокими, что даже звери покинули их, стали отделяться друг от друга, различать «мое» и «твое». «Тогда у них явилась наука». Эта привязка научного знания к грехопадению и потере единения с миром природы имеет общее и с европейским романтизмом, и с отечественным противопоставлением поэтического идеализма научному материализму. Предполагается, что тот интуитивный, трансцендентный диалог, который случился у «смешного человека», анализ и здравый смысл исковеркают и разрушат. Это очень отличается от образа, созданного Марковым, – общей беды, на борьбу с которой можно призвать как традицию, так и науку[187].

В откликах Достоевского и Маркова на речь Заломанова отражены не столько различные представления о лесе, сколько различные представления о том, как связаны между собой гражданский дискурс и моральные ценности, а также о роли, которую могла бы играть наука в нашем понимании мира и взаимодействии с ним. Концовка рассказа о «смешном человеке» ближе к подлинной экофилософии, чем к праву; стоит напомнить, что даже сегодня, в нашей собственной разноголосице угроз климатической катастрофы и гибели, есть те, кто считает, что изменения законов недостаточно и только глубинные перемены в наших сердцах остановят полномасштабное уничтожение окружающей нас среды. И все же из разноголосицы споров о лесном вопросе в 1870-х годах родился правовой акт, значительно повлиявший на то, как частные землевладельцы могли использовать леса, значение которых для народного благосостояния стало широко известно. Все вместе эти усилия научной, общественной и литературной мысли подкрепляют вывод Истоминой о том, что одним из важнейших достижений лесоводов XIX века стало «внедрение лесоохранительных и в целом – экологических воззрений в общественное сознание» [Истомина 1995: 47][188].