Запоздалое признание

Жил да был Алкабон. Если был, так уж был!
Вывораживал мир из тумана.
Пустоту своей жизни волок, что есть сил!
Рвался сердцем горячим
К тем подкрышьям-чердачьям,
Где милела ему Курианна.

Он карабкался вверх. Уж дурак, так дурак!

В золотистую морочь – уныра!
И гляделся во мрак, и вперялся во мрак,
Где любовная ласка
Улежалась так вязко —
Словно сослана с целого мира.

Да как стукнется в дверь! Если в дверь, так уж в дверь!

Кто стучался – тому и улыбка!
Там была Курианна. Кто хочет – поверь…
И ко плоти пресладкой
Льнуло каждою складкой
Легковерное платье-облипка.

Полыхали уста! Где грешно, там грешно!

Был проворен, как вихорь на жите!
С Курианной, с кроваткой – сливался в одно
И затискивал хватку,
Чтоб ее и кроватку
Умыкнуть для навечных соитий.

Он ласкал ее тело. Уж верно – ласкал!

И его приняла, как могила!
Знала страсти раскал, знала страсти оскал,
И в своем запрокиде
Голосила «изыди»,
И пугалась любви – и любила…

И звонил ей снегирь. Это верно – снегирь!

Было все непосильно и ново…
Кровь захлынулась вглубь – и расхлынулась вширь!..
Так вживалась на ложе
В эти чары и дрожи,
Что погибла, не молвя ни слова.

А виною – чердак! Это правда – чердак!

Из-под крыши – за вечным забвеньем!
Небо слышало хохот, земля – только шмяк.
Смерть пришла из-за дола,
Его душу вспорола,
Как мешок с драгоценным каменьем!

И песком золотым – это верно, песком! —

Что напутствует в миг угомона —
Ангелочком, звездою и хлеба куском —
И пчелой-медуницей,
Этой Божьей ресницей, —
Разлетелась душа Алкабона!

Во дворце спящей царевны