Запоздавшее возмездие или Русская сага

Распределив достояние барыги, Федька крутнулся на протезе ударился головой о низкий потолок погреба, смачно выматерился и вдруг расхохотался.

-- Всех одарил, а о наших лярвах начисто забыл. Гляди-ка, получилось в рифму, - сам себе удивился он. - Что же им преподнести? Рвзве заказать ювелиру золотой член с алмазными яйцами? Вот будет потеха! Фекла с Симкой как увидят подарочек - мигом окосеют.

Федьке до того понравилась придумка - весь следующий день приговаривал: вот потеха будет, с ума сойти можно!

И такого веселого добряка - под нож? Как вскормленного кабанчика?

Сидякин маялся, до боли тер выпирающий подбородок, отчаянно моргал.

Средство от мучающей его маяты - воспоминание о семи горшках. Как вспомнит про золото и бриллианты, сразу исчезают жалость и неуверенность.

Наступила пятница, день встречи с Зайцем и последний день жизни Семенчука. Утром, до завтрака, Сидякин с внуком на руках погулял по участку. На полном серьезе разговаривал с малышом, тот отвечал деду веселым смехом. Прохору казалось - ребенок согласен с ним, радуется будущей свободе и богатству.

-- Прохор Назарович, давайте сюды Ефимку, кормить его пора! - в

открытое окно кухни прокричала Настька. - До чего же шалун ваш внук

беда, ни минуты спокоя, так и рвется на травку.

Сидякин подкинул малыша, поймал, еще раз подкинул, подшлепнув по голой попке, подал няньке в окно. Ефимке игра понравилась, поэтому он принялся вертеться у Настьки на коленях, рвался в деду. Но не плакал - попрежнему улыбался.

Удивительный ребенок, слезу из него никакими побоями и обидами не вышибить. Щелкнет Настька его по лбу - улыбается, за очередную шалость приложится дед солдатским ремнем к голой попке - не сильно, больше для острастки - смеется. Настоящий христосик!

Прохор минут пятнадцать погулял, лениво размышляя о превратностях судьбы, превратившей его из боевого старшины в одного из владельцев подпольного сообщества нищих грабителей и убийц. Как бы она, хитроумная судьба, не вильнула павлиньим хвотом и не загнала ветерана и инвалида войны в тюремную камеру?

-- Прохор Назарович, завтрак - на столе, - громко позвала хозяина Настька. - Избавьте меня от ентого шалуна, все руки вывернул, к вам рвется!

-- Иду.

Но подняться на крыльцо старшина не успел.

-- Ба...тя...ня!

Ступенька скрипнула, хилые перильца, показалось, прогнулись. Не оборачиваясь, Сидякин невольно вздрогнул, узнав заикающийся голос. Марк!

-- Ба...тя...ня, - повторил сын. Уже не просяще - требовательно.

-- Проходи, поговорим, - не здороваясь, прогудел Прохор, присаживаясь

на лавку. Похлопал по ней широкой ладонью. - Садись.

Марк доковылял до лавки, сел на указанное место.

Из окна выглянула Настька. Наверно, собралась еще раз пригласить к столу. Увидев незнакомого парнишку, скрылась. Вместо нее показался Семенчук. Тоже убрался. Предусмотрительно задернул занавеску.

-- Значит, освободили, - полувопросительно, полуутвердительно

проговорил Сидякин. - Сколько же ты отсидел за колючкой?

-- Пол...тора го...да.

С неожиданной жалостью Прохор оглядел сына. Еще более похудел - кости распирают желтозеленую кожу, грудь запала, кашель раздирает остатки легких, глаза в темносиней окаемке лихорадочно поблескивают

Прав Заяц - освободили для того, чтобы помер зек в человеческих условиях. Гуманизм, ядрена вошь! Сначала толкнули человека на преступление, осудили, отправили на зону, а после, когда осужденный подхватил страшную болезнь, добросердечно отпустили. Иди, дорогой, дыши свободой, наслаждайся ею в последние годы - или месяцы? - непутевой своей жизни!

Но и на том - спасибочко. Запросто могли похоронить и на зоне.

-- Лечиться собираешься? Какие-нибудь лекарства врачи прописали?

Вместо ответа Марк покосился на занавеску кухонного окна. Из-за нее слышны веселые голоса, детский смех, постукивание вилок и ножей. До чего же он голоден, с острым чувством жалости подумал Прохор. Сейчас бы выпарить его в баньке, переодеть в чистое, посадить за стол, накормить.

-- Ска...за...ли: неиз...ле...чимо.

Брешут дерьмовые эскулапы, яростно подумал Сидякин! Перетопленное сальце, свежий деревенский воздух, парное молочко, настоящпее, а не сурогатное, сливочное маслице кого угодно спасут. Никакая болячка не устоит против этих "лекарств". Сводить бы больного к местной знахарке, вдруг исправятся покареженные легкие, придут в норму.

Он уже поднялся, собираясь пригласить сына в дом, но на крыльцо выбрался Ефимка. Отбиваясь пухлыми ручонками от преследующей его няньки, заливисто хохотал.

-- Мой... сын?

Желание приголубить туберкулезника исчезло.

-- Нет, мой внук! - жестко, с угрозой в голосе, прогудел Сидякин. Забудь про отцовство! - приказал он.

Помолчали.

Доходяга закашлялся, прикрыл рот носовым платком. Когда отнял его, стали видны пятна крови. Наверно, врачи все же правы, решил Сидякин. Последняя стадия, вряд ли больной зек протянет еще пару месяцев.

Настька, наконец, поймала шалуна, унесла его в избу.

-- Где живешь? - дождавшись окончания кашля и немного успокоившись, спросил Прохор.

Марк потер впалую грудь, невесело усмехнулся.