Запрещенная Таня

— Берегут, — рассмеялся Миша, — напротив, он дышат твоим дымом. Дышат и умирают от него. Ты обкуриваешь их.

Она ухмыльнулась:

— Представь двое, до тебя, умерли не от дыма. А знаешь от чего?

— От чего, — поинтересовался Миша, — наверное, от любви?

— наверное, — Татьяна закурила, — но это предположение. Такая банальность. Хотя женщине льстит, если мужчина скончается от любви к ней.

— От неразделенной?

— Нет, — Татьяна покачала головой, — неразделенная любовь называется онанизмом. От настоящей любви, от пылания страсти. И совсем прекрасно, если он умирает на ней.

— Как Наполеон на Святой Елене.

Татьяна кивнула и затянулась:

— Как Наполеон на Святой Елене. Хотя не такая она уж и святая, если не ней умер мужчина.

Они рассмеялись.

— Но если продолжать мой пример, — Татьяна посмотрела мужу в глаза, — то двух моих первых мужей убила не я. И не рак от моих папирос. А советская власть. И у меня есть документы об этом.

— Да.

— да, дорогой, но это еще не все.

— А что же еще? — поинтересовался Миша.

— А то, на что ты меня сейчас навел. Что у советской власти была одностороння и неразделенная любовь ко мне, — скривилась Татьяна, — только этим можно объяснить то, что столько десятилетий советская власть дрочила мою жизнь. Из года в год. Каждый день. Каждый час. Во всех возможных направлениях и вопросах. А знаешь, что они подростки.

— Кто? — не понял Миша.

— Как кто, — рассмеялась Татьяна, — наши вожди. Только подростки могут так долго, целеустремленно и исступленно дрочить собственный народ.

88

Солнце ласково пригревало. Танюша, наконец, притащила несколько десяткой исписанных страниц.

— Вот это хорошо, вот это дело, — сказал Сергей Васильевич, взвесив принесенную Танюшей стопку бумаги, — вот теперь, вижу, что совсем не зря с вами беседы веду.

Он поднялся и открыл форточку. Кабинет наполнился свежим воздухом и гулом автомобилей.

— Таков уж выбор, — прокомментировал преподаватель, — или тихо и духота, или воздух и шум. А все нужно, но только в меру.

Танюша согласно кивнула.

— А в античности, — наставительно заметил Сергей Васильевич, — все бредили мерой. Чувством меры. Но никто так не жил. Но все стремились.

Танюша давно понравились эти беседы. Она стала их ценить. Ведь если подумать, что Сергей Васильевич терял с ней не только время, но и деньги, которые он мог получить за репетиторство. Но предпочитал проводить время с дипломниками. И она научилась ценить это.

— Я посмотрю это дома, — сказал Сергей Васильевич, положив листки Танюши в свой портфель, — спокойно и вдумчиво.

Он посмотрел на Танюшу и улыбнулся:

— В перерывах между хоккейными периодами. Сейчас чемпионат мира. В перерывах я выключаю звук и читаю ваши опусы. Иногда очень интересно. И часто вы меня не разочаровываете. Но у вас появились вопросы?

Танюша промолчала.

— Появились, — сказал Сергей Васильевич, — по глазам вижу. Давай те говорите. Быстрее скажете, быстрее отвечу.

— В прошлый раз вы не закончили, — тихо сказала Танюша.

— А, — вспомнил Сергей Васильевич, — вы о нашем автобусе без колес?

Танюша кивнула.

— А чего мы не договорили. Автобус стоит. И он спокойно сгниет. Такова судьба всех автобусов ставших дачными домиками. Советских людей размазывало по стенам безумной советской машины несшейся в никуда. И нее даже сбежать было невозможно. Все было заварено и запаяно. А сейчас беги, куда хочешь. Можешь бежать, а можешь ползти в нужном направлении. Но все равно, будешь бегать вокруг автобуса без колес, изображая движение. И чем больше таких бегающих, тем лучше всем. Это дает всем кто внутри иллюзию движения.

Сергей Васильевич замолчал, потер переносицу. Вздохнул и продолжил:

— Наш светоч Александр Сергеевич когда-то написал, что простроит просвещенный мир на каждой станции трактир.

Танюша хихикнула.

— Вы все еще сильно фрустированы, — заметил Сергей Васильевич, — надо от этого избавляться.

— Я стараюсь, — ответила Танюша, — очень стараюсь.

— Ну и хорошо, — преподаватель посмотрел на свой планшет, — артефакты подросткового поведения надо изживать. Вам это потребуется во взрослой жизни. Продолжим. Так и простроили, да не на каждой санации, а на каждом углу. Голодные перевелись, вот только сытых больше не стало. Шариковых стало меньше, но и профессоров Преображенских больше нет. Нет энергии люмпенов и ума интеллигенции. Эта среда губит все. В наше время Бертольц не стала бы поэтессой. Она бы защищала бездомных животных или Химкинский лес. Или придумала бы какую-нибудь подобную дурь. Но тоже и вверху. Наверное, в Кремле верят, что педерасты могут устроить новую революцию, как верят, что в 1917 Октябрьскую революцию устроили евреи.

— А прочему они такие? — робко спросила Танюша.

— Кто они? — переспросил Сергей Васильевич.

— Они, — еще более робко сказала Таня.

— Ты про тех, кто правит Россией или считает, что правит?

— Да.