Запрещенная Таня

— Вот такой я человек, практического склада, — Миша отодвинул тарелку с куриными костями, — тебе чай налить? Или себе кофе сделаешь?

— Какой кофе на ночь? — она покачала головой, — сейчас уже не могу пить на ночь крепкий кофе. Сердце болит. А бурдой рот поласкать е хочу.

— Тогда чайку? — бодро заключил Миша.

— И ты не хочешь ничего разъяснить? — настойчиво спросила Татьяна.

— А чего разъяснять, — Миша недоуменно посмотрел на нее, — люди мы взрослые, еще нормальные. Из ума не выжили. Детей совместных нет. Имущества совместного нет. Друзей общих нет. Да и родственников не осталось. Никому ничего объяснять не надо.

— А самим себе? — спросила она.

— А самим себе, — Миша глухо хлопнул чайник на плиту, — нам объяснять уже нечего.

Она кивнула. Ей захотелось закурить. Но она не смогла.

90

— У тебя есть, где жить? — спросила Татьяна.

— Есть.

— Я не просто так спрашивая, — Татьяна вспомнила от бытовых мелочах только сейчас, — я член Союза писателей. Кроме этой квартиры у меня и дача от Союза в Переделкино. И даже сохранилась квартира в Москве. А ты лишь завкафедрой филологии, даже не профессор, хотя и доктор наук. Комнату в семейном общежитии тебе дадут, может даже с персональным санузлом, а вот отдельной квартиры приодеться ждать долго.

Она сама поразилась, что неожиданно помнит все это и может так складно размышлять о быте.

Миша покачал головой:

— Есть где мне жить. Только не все вещи сразу заберу. Особенно книги.

— Почему я спрашиваю, — как-то оживилась Татьяна, — мы можем что-нибудь придумать. Ну не мы, а в Союзе писателей могут помочь разменять или обменять мою московскую квартиру на что-нибудь в Ленинграде. Там все равно некому жить после того как умерла Зина.

— Не зачем, — спокойно отказался Миша, — это только затянет развод. Может не на месяцы, а даже на годы. Если ты все решила, то нет необходимости утрясать бытовые мелочи на ходу. Сейчас главное расстаться. Зачем пилить друг другу нервы.

Ее всегда поражала эта мужская целеустремленность и умение схватывать именно суть проблемы. Даже у Коли она была, даже он понимал все и сразу. А у нее не было. Она даже на рынок не могла сама сходить, чтобы ей втридорога не всучили гнилой лук или тощую курицу.

— Тогда может кооператив? — неожиданно бойко предложила она.

— Кооператив? — переспросил он.

— Да, кооператив, — Татьяна, наконец, взяла себя в руки, нашла коробку с «Казбеком» и решила закурить, — кооператив. Сейчас так многие делают. Квартиру в кооперативе можно получить через полгода. Стоит не дорого, — однокомнатная — две тысячи. Деньги у нас есть.

— Нет, — Миша покачал головой, — деньги у тебя есть. Это тебя издают. Тебе стипендию Союз писателей платит. А у меня двести рэ завкафедры. Не надо. Я и так двадцать лет на твоей шее сидел. То твой паек, то деньги, то дача. И квартира эта и хорошее питание и домработница Серафима Ивановна, это же все благодаря тебе. А я только на пальто и пыжиковую шапку наработал. Не надо кооператива.

— Не надо так не надо, — Татьяна закурила, — если тебя это тяготило, мог бы сказать.

— Нет, не тяготило. Когда женщина зарабатывает больше, она более самостоятельна. А значит и более ценна.

— Надо же, — она улыбнулась, — не замечала за тобой такого благородства.

— Благородства? — переспросил он.

— Да. Я думала, что ты к женщинам снисходительно относишься. Не только к своим студенткам, но и ко мне.

— Вот видишь, как многого мы не знаем друг о друге. А ведь двадцать лет прожили вместе.

— Двадцать лет, — согласилась она, — двадцать лет. Считай, что остаток жизни.

— Остаток жизни? — переспросил он.

Она не смогла ответить и отвернулась. Не смогла сказать, что для нее жизнь с ним была постоянной наклонной, на которой она хотела тормозить, хотела держаться. Но не могла.

— Я давно знал, что все закончиться, — Миша обреченно покачал головой, — давно. Но не удумал, что все закончится так просто. Действительно просто. И пошло.

Помолчали.

— Почему та так поступаешь, — тихо спросил Миша.

Она подошла, села рядом и положила ладонь на его руку. Сжала:

— Я хочу умереть одна.

— Умереть? — переспросил он.

Татьяна кивнула:

— Я всю жизнь была одна, а теперь хочу умереть одна.

Внезапно она поняла, что ему больно от этих слов и быстро поправила:

— Ты здесь не причем. Это я баба — дура. Всегда дура. Это я.

Миша кивнул. Он смотрел перед собой в пол, на котором растворялись вечерние тени.

Татьяна машинально поправила съехавший манжет его рубашки:

— Кошки уходят умирать одни. Они растворяются в ночи и все.

— Так просто, — опять покачал головой Миша, — так банально и так просто. Двадцать лет жизни захлопнуть тремя предложениями.

Она отодвинулась от него, а потом и вовсе отсела на диван. Было видно, что Миша медленно приходит в себя. Она знала это его пробуждение от потрясения. Сначала он сидел, смотрел в пол, потом начинал проклинать все кругом, а потом составлял план дальнейшей жизни. Татьяна не сомневалась, что так будет и сейчас.

— А ты помнишь самое счастливое в нашей жизни?

Миша поднял на нее глаза:

— Счастливое?

— Да. Ведь и у нас было что-то хорошее? Хоть большая часть жизни пришлась на какую-то гадость.