Запрет на любовь

— Молодые люди, вернёмся к нашему разговору, где вы находились тем субботним вечером? — подаёт голос второй сотрудник.

— Эт чё допрос?

— Я требую адвоката, — ёрничает Чижов.

— Пока ещё это беседа. Так где? Давайте по очереди.

— Я летел из Турции в Москву, — отвечает парень, которого я вижу впервые.

— Фамилия?

— Горький.

— Дальше пошли, — записывая в бланке, переходит к следующему. Фамилия?

— Чижов.

— Где были тридцатого вечером?

— В огороде.

Его друзья смеются.

— Кто может подтвердить?

— Водитель говновозки. Он приезжал по заявке очистить сортир от…

— Мы поняли. Вы? — переключается на короткостриженного.

— Свободный. Зависали дома у Ромасенко.

— Что делали?

— Играли в приставку.

— А потом?

— Пиццу жрали и смотрели футбол.

— Машину гражданина Градова в тот вечер брали?

— Ну брали и чё, — отвечает вместо него Ромасенко.

— Без спроса.

— Так это ж почти папина, — фактически выплёвывает это слово и сразу становится ясно: отношения у Максима и ухажёра Светланы Николаевны не складываются.

— Куда ездили?

— По городу катались.

— На пляже были?

— Нет.

— А в лесу как оказались?

— Тёлок привезли. Потра…

— Максим! — вовремя одёргивает его директриса.

— Типа на пикник. Ну вы поняли, — многозначительно поигрывает бровями. — Это наши одноклассницы. Они подтвердят.

— То есть утверждаете, что ни вы, ни ваши друзья не причастны к тому, что произошло на пляже.

— Сечёшь, — кивает.

— Шину где прокололи?

— Где-то поймали стекло, — пожимает плечом.

— Он врёт, — не выдерживаю я.

Устроили цирк!

— Кого из этих парней вы видели в тот вечер на побережье?

Ромасенко перехватывает мой взгляд и едва заметно предостерегающе качает головой.

«Слышь, держи язык за зубами, поняла?»

«Ты ничего не видела и не слышала»

«Расколешься — пожалеешь по-крупному».

— Свободный, Ромасенко, Абрамов, — чётко называю фамилии виновных.

— Да она гонит…

— Вы двое — на урок, — Светлана Николаевна указывает пальцем на Чижова и Горького.

— А поприсутствовать можно?

— Не можно! На урок я сказала! Живо!

Они нехотя поднимаются со стула и выходят, бросая сочувствующий взгляд на компанию оставшихся.

— Вы почему в очках? — обращаются к кучерявому.

— Аллергия на свет.

Фыркаю.

— Сними, не ёрничай, — приказывает ему отец, и тот, на удивление не перечит.

— Вы что-то употребляете? — тут же раздаётся следующий вопрос. Вполне резонный, кстати. Потому что именно так это и выглядит.

Глаза красные, воспалённые. Веки припухшие.

— Нет.

— Повторю свой вопрос. Вы что-то употребляете?

— Не нужно давить на него, — вмешивается психолог.

— Я же сказал, что нет, — раздражённо цедит парень.

— Хорошо. Тата, — мужчина в погонах поворачивается ко мне. — Кто наносил удары пострадавшему?

Градус напряжения в помещении растёт. Ромасенко буквально испепеляет меня взглядом. Кожей чувствую.

— Светлана Николаевна, это вообще законно? Мы согласие на очную ставку не давали! — выказывает своё возмущение бабушка. — Идём, Тата, — она поднимается с кресла. — Я буду вынуждена позвонить мужу, а он, как вы знаете, не последний человек в этом городе!

Я поднимаю взгляд. Мы с Абрамовым смотрим друг на друга.

Бах-бах-бах.

Моё сердце гулко колотится о рёбра. Ладони потеют. Из-за духоты мне нечем дышать.

— Пострадавший отказывается давать показания. Поэтому ваше слово в данной ситуации имеет большой вес.

Что? Отказывается? Почему? Испугался последствий? Но разве можно оставлять подобное безнаказанным?

— Не нужно давить на неё, пожалуйста, — снова вклинивается в наш диалог Маргарита.

— Ой да успокойтесь уже девушка! У нас имеется запись разговора с диспетчером экстренной службы, — как бы между прочим, сообщает полицейский. — Тата, всё, что вы говорили, происходило на самом деле? Или это… клевета?

Секунда. Две. Три.

Зрительный контакт с хулиганом, по ощущениям, длится целую вечность.

Тик-так. Тик-так…

В гулкой тишине монотонно отбивают часы, висящие на стене.

Парень пристально за мной наблюдает.

Тяжёлый взгляд из-под тёмных ресниц словно испытывает на прочность.

Сглатываю ком, вставший в горле и, с трудом разлепив пересохшие губы, глядя прямо ему в глаза, решительно заявляю:

— Удары наносил Абрамов. Остальные стояли и смотрели на происходящее. Шину порезала я. Битой бутылкой. Они меня заметили. Он догнал. А выглядит так, потому что я воспользовалась баллончиком в целях самозащиты.

Выдаю этот монолог сплошным текстом. Без пауз. Без забора кислорода.

Отец Абрамова ухмыляется и как будто совершенно по новому на меня смотрит. Оценивающе.

Ромасенко, не стесняясь присутствия взрослых, матерится, давая мне весьма ёмкую и чёткую характеристику.

Свободный глубоко вздыхает и закрывает ладонью лицо.

Парень, сбитые костяшки пальцев которого наглядно подтверждают мои слова, по-прежнему неотрывно следит за каждым моим движением.

Прищуривается, как тогда.

Приподнимает подбородок, чуть запрокидывая голову назад.

Губы медленно растягиваются в едва заметной улыбке.