Запретная королева

Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои[39].

Мне требовалось прощение Господа – а также Оуэна Тюдора, ибо я действительно согрешила.

– Господин Оуэн хотел бы знать, не желаете ли вы устроить пиршество по случаю Дня святой Уинифред, миледи. Если да, то ему понадобятся средства, чтобы подготовиться заранее. Этот праздник приходится на третий день ноября.

Это снова была Гилье. Прошел час, с тех пор как она ко мне заглядывала, но мое недовольство собой за это время нисколько не ослабело. Равно как и тяга к самобичеванию.

– А кто такая эта святая Уинифред? – сердито спросила я.

– По словам господина Оуэна, какая-то валлийская святая, – равнодушно пожала плечами Гилье, не проявив к этому вопросу никакого интереса. – Он говорит, что эта женщина сумела проявить прямоту и силу духа, несмотря на оказываемое на нее давление. А еще он говорит, что такие качества у дам встречаются крайне редко.

После такого комментария со стороны моего дворцового распорядителя я напряженно застыла.

– Передай господину Оуэну, что я занята молитвой.

– Как вам будет угодно, миледи.

Да как он смеет? Он что, хочет смутить меня еще больше? Встав на колени на свою prie-dieu, я закрыла лицо руками, не обращая внимания на любопытные взгляды Гилье.

Прошло еще некоторое время; вскоре нам с Оуэном предстояло встретиться еще раз – за ужином.

– Господин Оуэн возвращает вам это, миледи. – Речь шла о моей аккуратно сложенной накидке с капюшоном. – Он говорит, что вы, по-видимому, забыли ее в часовне.

– Да, должно быть, так. Будь любезна, Гилье, поблагодари его.

Взяв накидку из рук служанки, я дождалась, пока та выйдет из комнаты, а затем зарылась в мягкий бархат лицом, которым не могла повернуться к собственным мыслям.

Наши пути должны были обязательно пересечься за ужином. Я подумывала о том, чтобы запереться у себя в комнате под каким-нибудь незначительным предлогом, но разве это не было бы проявлением той самой трусости, в которой подозревал меня Оуэн? Я уже сыграла свою роль и должна была довести ее до конца. Мне следует проявить стойкость и силу духа подобно той самой почитаемой святой Уинифред. Я заняла свое место за столом и, сложив руки и не собираясь есть из-за отсутствия аппетита, приготовилась страдать.

Ох, это удалось мне в полной мере. Оуэн вообще не смотрел на меня. Сначала он нервно расхаживал по комнате, как будто маялся зубной болью, а потом, как и во время обеда, встал позади моего кресла – грозно нависающая фигура. Если за обедом Оуэн злился, то сейчас был в ярости. Я ела так же мало, как и за обедом, а окончив трапезу, прошла мимо него, как будто вообще не заметила его присутствия.

В ту ночь я еще раз встала на колени на свою prie-dieu, но после короткой признательности Деве Марии за Ее милость обратила мысли на саму себя. Мне следует признать свою вину и попытаться как-то загладить ее, сделав все от меня зависящее, чтобы разобраться в этой затейливой путанице страхов и желаний в своей душе. Завтра после утренней мессы я вызову к себе Оуэна Тюдора и все ему объясню. Но что я ему скажу? Я ведь и сама толком не понимала неразберихи и сумятицы, царивших в моем сердце и сознании. Ладно, тогда я объясню ему, что это моя ошибка, и смирюсь с тем, что его влечение ко мне скоропостижно скончалось.

Я приму это, как в свое время приняла ледяную холодность Генриха и предательство Эдмунда, который пошел на поводу у собственных амбиций. Гнев Оуэна я тоже переживу. Прежние бури я перенесла довольно неплохо. Брак с Генрихом принес мне горячо любимого сына, а о поклоннике из рода Бофортов я теперь вообще почти не думала – разве что жалела о том, что не вела себя с ним немного мудрее. Потерять Оуэна Тюдора еще до того, как я его узнала, должно быть, ненамного сложнее.

А может, я и ошибаюсь. Потому что, как бы ни тяжело мне было это признавать, сейчас я уже не представляла, как буду жить без Оуэна Тюдора. Неумолимая болезненная потребность в нем, пронзившая меня, когда я увидела его выходящим из реки, с течением времени не ослабела. Она, напротив, все нарастала и нарастала, пока я окончательно не потеряла покой.

Подняв лицо к образу Девы Марии, я пообещала Ей, что верну себе покой и согласие и с Оуэном Тюдором, и с самой собой.

Глава тринадцатая

В летние месяцы я рано ложилась спать и вставала с восходом солнца. На следующее утро, перед тем как разговеться после короткого еженощного поста, все мои домочадцы – придворные дамы, пажи и незанятые на тот момент слуги – собрались, как обычно, на мессу в моей личной часовне. Пока под сводами часовни звучали знакомые слова святой молитвы, пальцы мои, как и положено, перебирали бусины четок; мысленно я подбирала слова, которые скажу Оуэну Тюдору, чтобы объяснить ему, что я по-прежнему хочу его, но вынуждена отвергнуть, и что мы и впредь должны придерживаться жестких рамок отношений госпожи и слуги.