Запретная королева

Рассердился ли Оуэн? Я не смела поднять на него глаза. Острое раскаяние заставило меня торопливо проскользнуть мимо, чтобы избежать неминуемых упреков, но, когда я была уже у выхода, Оуэн поймал меня за запястье. Я быстро взглянула на отца Бенедикта, но он по-прежнему молился у алтаря. Я с силой отдернула руку, попытавшись вырваться, однако Оуэн сжал пальцы сильнее и буквально затащил меня обратно в часовню.

– Екатерина! – раздраженно выдохнул он. – Интересно, вы, женщины, все настолько упрямы и склонны к интригам? Клянусь, чтобы принять ваш вызов, мужчине нужна немалая отвага! Мне хочется схватить вас за плечи и хорошенько встряхнуть в наказание за вашу нерешительность – однако в то же время мне так же сильно хочется пасть к вашим ногам в раскаянии за собственную несдержанность. Из-за вас я разрываюсь на части. Две ночи назад вы пылали огнем в моих объятиях. А сегодня холодны как лед. Но мужчине необходимо знать, что думает его женщина на самом деле.

Это заявление повергло меня в шок.

– Я не ваша женщина, – заметила я. И мой тон действительно был ледяным.

– Тогда скажите мне, что на самом деле вы не хотели меня, когда пришли ко мне в комнату. Если это не означало, что вы моя женщина, тогда я решительно ничего не понимаю. Может быть, при французском дворе какие-то иные правила поведения?

В его обвинении была доля правды, и потому мне было обидно вдвойне; внезапно я испытала приступ гнева. Мне хотелось швырнуть в голову Оуэну свой молитвенник. В конце концов я вцепилась в кожаный переплет книги так сильно, что от напряжения побелели суставы пальцев, и, вдруг сорвавшись и не успев подумать о том, что повторяю свои грехи, по поводу которых так сокрушалась, выпалила:

– Да как вы, слуга, смеете меня судить? Кто дал вам на это право?

Продолжая с неистовой силой сжимать молитвенник, я тут же пожалела о своих словах. Видимо, догадавшись о том, что было у меня на уме, Оуэн удостоил меня недвусмысленного красноречивого взгляда и отобрал несчастную книгу у меня из рук.

– Думаю, своими словами вы уже немало разрушили, – заметил он, на этот раз не прибегая к мягким модуляциям своего мелодичного голоса. – Давать же волю ярости вам не подобает, миледи.

Я была потрясена. Ощущение было такое, будто я на самом деле его ударила. Как я могла произнести эти оскорбительные слова? Причем оскорбительные как для Оуэна Тюдора, так и для меня самой. Что он теперь обо мне подумает? Сначала я вела себя непоследовательно и безответственно, а затем сорвала на нем злость за то, что он меня не понял? Как объяснить ему, что больше всего на свете я боялась уподобиться своей матери и ее пользующимся дурной славой придворным, которые в первую очередь руководствуются похотью, отодвигая мораль и принципы на второй план? Нет, я не могла сказать ему этого, не могла объяснить…

– Простите меня, – растерянно выдохнула я. – Теперь мне стыдно еще больше…

Ответ Оуэна был суров:

– Думаю, мой комментарий был опрометчивым и неуместным. Ну действительно: что может знать какой-то слуга о столь высоких материях, как манеры поведения особ королевской крови?

– Я не должна была говорить такие ужасные слова. Это непростительно. Похоже, что бы я ни произносила, стараясь все как-то уладить, это неизменно оказывается ошибкой.

Я беспомощно закрыла лицо руками, и потому, когда Оуэн попытался усадить меня на скамью, вздрогнула, но не стала сопротивляться. Как не противилась и тому, чтобы Оуэн сел рядом со мной, когда отец Бенедикт наконец поднялся с колен и ушел к себе в ризницу.

– Не плачьте, – сказал Тюдор. – То, что я сказал вам, недопустимо для человека чести. Но я признаю, что провоцировал вас. – Он криво ухмыльнулся. – Ваших слез уже достаточно, чтобы признать: мои действия по отношению к вам заслуживают сурового порицания и… Вне всяких сомнений, вам следует уволить меня со службы. Я не должен делать ничего такого, что может вас огорчить, миледи.

– Я не уволю вас, неужели вы этого не понимаете?

То, что Тюдор снова перешел на официальный тон, выбило почву у меня из-под ног, нарушая мои намерения оставаться надменной и отстраненной; слова мои потекли так же легко, как и слезы.

– Это я за все в ответе. Я вела себя чересчур импульсивно. Мне стыдно, что я пришла к вам в комнату, по собственной воле поцеловала вас и позволила целовать себя, а затем в последний момент моя отвага мне изменила. Я не вижу возможности для счастья ни для одного из нас. Неужели вы этого не понимаете? Мне не позволено иметь то, что может сделать меня счастливой. Моя жизнь проходит под диктовку Глостера и Королевского совета. Да, я хотела вас. И я бы упала в ваши объятия, если бы не угрызения совести, которые я испытывала, ведь я начинала то, что не может быть завершено. Потому что гнев Глостера, обращенный на меня, коснется и вас тоже.