Запретная любовь

– Ганя?! – дверь распахнулась, показался Хорошев в трусах и босиком, сжал Алексеева в объятиях так, что тот застонал. – Ранен? – разжал объятия Хорошев. – Заходи!

Он впустил Алексеева в дом, а сам огляделся, прислушиваясь, и лишь затем вошел вслед за Алексеевым.

– Живой! А как Марта? Родила?

– Родила. Мальчика.

– Я знал, что ты выживешь, так и сказал Николаю. Сильно ранен?

– Почти прошло. Как там Августа Генриховна, жива?

– А что ей сделается? С ней Николай с Марией живут.

– И больше никого?

– Нет.

– Тогда я пойду. Хочу этой ночью и уйти, чтоб никого не подвести и самому не попасться.

– Ерунда. Тебе отдохнуть надо. Поговори с ними и ко мне. Я утром на работу, закрою тебя, отоспишься. Жратва есть. Вечером выпьем, поговорим. Погоди, я первый выйду. Ага, иди. Так я жду.

Дверь открыл Николай. Зная силу Николая – он и одной рукой зажмет, что кости затрещат – Алексеев заранее предупредил:

– Никаких объятий, рана не зажила.

Вошли в дом, и из комнаты раздалось:

– Коля, кто там?

– Ганя!

– Кто?

– Ганя! Живой, чертяка!

Мария, застегивая на ходу халат, выбежала из комнаты, обняла Алексеева:

– А Марта?

– С ней все хорошо, родила мальчика, – Алексееву было приятно вновь и вновь говорить о Марте и о сыне, что он наконец-то может поделиться этой радостью.

– Ганя! – в проеме двери показалась Августа Генриховна. – Почему Марта не пришла с тобой?

– Здесь ей нельзя появляться. Я тоже уйду сегодня.

– С ней все хорошо? – не верила старая женщина.

– Вот письмо.

На письме настоял Алексеев. Вдруг твоя мать мне не поверит, убеждал он Марту, черкни пару строчек.

Августа Генриховна развернула дрожащими руками листок бумаги, узнала знакомый почерк и, плача, прижала письмо к груди.

– Мария, накрывай стол! – скомандовал Николай.

– Бинты есть? Надо поменять бинты, намокли. Везде рыбаки, пришлось переплывать возле Красного камня.

– Мария, неси бинты.

Пока Мария перевязывала Алексеева, на кухне вновь появилась Августа Генриховна:

– Письмо надо будет сжечь, прямо сейчас.

Августа Генриховна сделала такое движение, словно загораживала письмо от Алексеева. Но тот был непреклонен:

– Надо сжечь. Вдруг обыск, найдут письмо.

– Давайте, я сожгу, – Николай силой забрал у Августы Генриховны письмо и бросил в печь. – Перевязали, теперь полечимся, водка и силу придает и всех микробов убивает. За встречу! Ух, хорошо пошла. Как вы на берегу оказались?

– Повезло. Льдину поднесло к берегу, прижало. Я к тому времени уже идти не мог, ослаб. Крови много потерял. Марта пыталась меня на берег вытащить. Дальше не помню. Очнулся уже в доме, хозяйка и пули вытащила, и перевязала. А муж ее успел меня со льдины снять в последнюю минуту…

Если Мария и Августа Генриховна слушали молча, то Николай хлопал себя по колену, сопровождая словами: «надо же!» А когда Алексеев упомянул про Усачева, воскликнул:

– Это что получается? Вы с ним как веревочкой связаны.

– Получается так. Он поехал в Якутск, и я туда собираюсь. Вот пришел за бумагами. За признательными показаниями, что Усачев за меня написал.

– Так вот что он здесь искал. Все перерыли, перетрясли, перевернули. А, уходя, сказал другому: «Сжечь надо это заразное гнездо.» Мы несколько ночей караулили, боялись – подожгут. После вас они полдеревни допросили, искали тех, кто тебе помог. Усманову посадили в машину и сказали, все, больше детей не увидишь, забудь про них. Плакала, но ничего не сказала. А где ты бумаги спрятал, мне самому интересно, они даже за наличниками смотрели.

– У Хорошева.

– Вот до этого они не додумались. Как все поутихло, Семен отвез меня на ту сторону, сходил я к землянке, забрал твои шмотки и ружье братана. Думал, найдут, опять за него возьмутся. У него, сам видел, ружье приметное, еще до войны вручили, как передовику производства, знали, что он заядлый охотник. Может, возьмешь с собой?

– Ружье мне не скоро понадобится. А вот одежду. Августа Генриховна, соберите Марте одежду и летнюю и зимнюю. Свое тоже прихвачу. Еще полотенце, зубной порошок, щетки…

– Тебе большой рюкзак нужен, возьмешь мой. Еще по одной, за сына? Как назвали?

– Семеном, в честь отца.

– Значит, за Семена!

Уже под утро Алексеев ушел к Хорошеву и сразу завалился спать. Даже не слышал, как Хорошев вернулся с работы, и тому пришлось потеребить его за плечо:

– Отдохнул? Давай к столу, выпьем, поговорим. Тут такое дело, собрали мы с Николаем кое-какую еду, немного денег. Там еще Мария с Августой чего-то стряпать собрались. Еще вес добавится. Тяжелый получается рюкзак. Хотя, своя ноша не тянет. Но тебе после ранения… Далеко хоть идти?

– Этого я сказать не могу. Лучше тебе не знать.

– И то верно. Погоди-ка. Я же могу тебе путь сократить. Обойдешь деревню, спустишься к Лене возле старицы, я там с лодкой буду. И мы прямиком до самой Тумухты, километров двадцать выиграешь. Вернуться к утру успею, устье Красной на гребях, а потом на шесте пойду.

– Рискованно. Вдруг кто увидит? Дойдет до МГБ, начнут тебя пытать. С кем, куда?

– Бог не выдаст, свинья не съест. На рыбалке был. В полночь выходим, чтоб мне успеть возвернуться. А пока посидим, поговорим…