Запретная любовь

Усачев был на сто процентов уверен, что Алексеев утонул, но только до того момента, как пароход встал под погрузку дров. Отдаленная от селений избушка, рядом глухая тайга, где, как не здесь, скрываться преступникам. Но это были мысли человека в погонах. А на берег пойти Усачева толкнуло другое, словно его позвали, и пока находился на берегу, казалось, чувствовал, что кто-то следил за ним. И этим кто-то, возможно, мог оказаться Алексеев. И надо было задержаться, произвести обыск, проверить барак и сарай. Не вытерпев, Усачев поднялся в рубку к капитану, спросил, не могло бы так случиться, что во время ледохода льдину вытолкнуло на берег в районе избушки бакенщика.

– Обязательно, – утвердительно ответил капитан, – здесь прижимное течение.

И Усачев, отругав себя, решил, по возвращении он непременно нагрянет сюда и перевернет все вокруг. Только бы его сегодняшнее появление не спугнуло преступников.

А в доме Китаевых шел спор:

– Эмгэбэшник что-то почувствовал, и нет уверенности, что он не заявится сюда вновь. И уже не один а с целой сворой. И пребывание здесь Алексеевых больше нежелательно. Мы им помогли, вылечили, пристроили ребенка. Все! Теперь пусть дадут нам пожить спокойно. Они взрослые люди, должны понять, больше им у нас оставаться нельзя, – убеждал жену Игнат Захарович. – Я намекну им.

– И куда они пойдут?

– Это уже не наше дело.

– Я думаю иначе. Зачем тогда бросились им помогать, пусть бы плыли дальше. Нет, ты сам принес Алексеева в этот дом. Сам! И раз спасли, значит, не имеем морального права указывать им на дверь. Это все равно, что послать на смерть. Если мы их выгоним – будем убийцами.

– А если они не уйдут, мы будем в застенках МГБ. И потом, всю ли правду они нам рассказали, что-то не верится. Как он мог выйти из стен МГБ, никого не убив? Так просто отобрал у трех сотрудников госбезопасности оружие и ушел?

– Я им верю.

– Мука кончается, деньги тоже, скоро совсем есть нечего будет.

– Игнат! Они и так стесняются кушать, клюют, как птички. Проживем. Рыбы в реке много, в лесу – зверя.

– Дождемся, что посадят за браконьерство. Да что ты разговор в сторону уводишь? Причем здесь охота? Если тебе неудобно, не выходи из комнаты, я сам скажу им, чтоб покинули нас.

– Скажи. Я уйду вместе с ними.

– Соня, ты не понимаешь ситуации. Я видел, какими глазами Усачев осматривал все вокруг. Он вернется! И тогда все! Ты была у них, знаешь, что нас ждет.

– Поэтому Алексеевы и не должны уходить. К тому же Ганя собирается в Якутск, с нами останется одна Марта.

– И одна Марта представляет для нас такую же угрозу, пусть Алексеев забирает ее с собой.

– Игнат, мы уже прожили жизнь, у нас нет детей и внуков, не о ком заботиться. И я рада, что льдину вытолкнуло возле нас, и мы увидели ее. Жизнь приобрела какой-то смысл. Мы, наконец, кому-то нужны, мы рискуем, мы живем, а не киснем в ожидании смерти.

– Но мне страшно за тебя.

– Я знаю. И спасибо тебе за это! И мне страшно, очень страшно и за себя и за тебя. Но пусть Марта живет у нас, сколько хочет. Может, как-нибудь раздобудем ей паспорт. И, давай, не будем больше заводить разговор на эту тему?

– Но как бы потом не пожалеть об этом.

Когда появилась Марта, супруги мирно беседовали и ничего не напоминало о их жарком споре.

В одну из июньских ночей Китаев перевез Алексеева на противоположный берег. Прощаясь, договорились – вернувшись, Алексеев разожгет два костра…

Прежде для Алексеева пятьдесят километров было не расстояние, мог за день пройти и больше. Но хоть и делал длинные прогулки, готовя себя к походу в село, к утру устал так, что не было сил идти. Пришлось делать привал.

Последующие отрезки пути, которые ему удавалось пройти без отдыха, становились с каждым разом короче и короче. Задерживало движение и то, что приходилось обходить деревни стороной. У речки Красной и на том и на этом берегу горели костры, ходили рыбаки. Надежда на брод рухнула, он будет на виду у всех. Раньше Алексеев любил белые ночи, мальчишками они носились до утра, сидели на лавочках и старики, словно добирали свет, которого не хватало в короткие зимние дни. Теперь Алексеева больше бы устроила темнота. Ждать, когда рыбаки уедут, не имело смысла, и Алексеев прошел вдоль реки еще километра два, скрывшись от рыбаков за поворотом. Разделся, свернул одежду в узел и вошел в воду. Надо было спешить, этой ночью он обязательно должен быть в селе…

Долго стоял на опушке, от домов отделяло поле засеянное рожью. Наконец решился, пригибаясь, перебежал поле и задами подошел к забору, что огораживал двор Хорошева. Сначала решил зайти к нему, узнать, жива ли Августа Генриховна и кто теперь живет в его доме. Едва коснулся калитки, как подбежал Полкан и разразился громким лаем.

– Полкан, не узнаешь? Полкан!

Лай прекратился, послышалось радостное повизгивание, Алексеев, сопровождаемый псом, поднялся на крыльцо, стукнул в дверь. Скоро с той стороны раздалось недовольное:

– Кого это черти ночью носят?

– Семен, это я.