Запретная правда о русских: два народа

Такими чудовищными по форме, но оч-чень идейными стихами присоединяется к декабристам Добролюбов.

Легко показать, что вовсе не за «братий» сложили голову Пестель и Кондратий Рылеев. Что его самого, Добролюбова, они брезгливо велели бы спустить с лестницы – и то не собственноручно, а поручили бы денщикам. Но главное – и этот невероятный «демократ», попович Добролюбов, в чем-то думает так же, как «хороший дворянин» Пушкин – там, где погибли сотни людей, он видит только этих пятерых.

Далеко не все русские интеллигенты были революционерами, но и они поговаривали о «пятерых повешенных» как символе. В числе прочего – как доказательстве чистоты нравов «романтического» XIX века. Вот ведь какое впечатление на современников оказала казнь всего пяти человек! ПЯТЕРЫХ повесил – а какая реакция?! Не ждало это общество гибели аж пяти своих членов… гуманное оно было и хорошее, не то что в XX веке – в пору сплошного упадка, когда всех убивай – никто и не почешется.

Это не ирония автора и не попытка оболгать бедных русских европейцев. Просто мы тут вступаем во времена, которые автор уже помнит. В 1960-е годы, в золотом невозвратном детстве, меня воспитывали не только на сказках Пушкина, на культе 1812 года, но и на памяти о пятерых покойных декабристах, – именно как символе не ожидаемого обществом, пугающего общество МАССОВОГО убийства.

А убитых-то было вовсе не пять… Их было то ли «всего» 180–200, то ли «целых» 250–300 человек. Вот дворян – всего шестеро, и обо всех помним! Это пятеро дворянских махновцев и генерал Милорадович.

Но русская интеллигенция и конца XIX века, и советского времени осознавала себя русскими европейцами и принимала все, что говорили другие русские европейцы до нее – в том числе Пушкин и Толстой.

Испугавшись разрыва

Разумеется, русские европейцы прекрасно видели, что происходит. Первым это сумел выразить А.С. Грибоедов. Написано это про поездку недалеко – Парголово находилось в двадцати верстах от Петербурга, но от имени «южного жителя»: так Александр Сергеевич подчеркнул, что в заметке выражает не «северную», то есть не петербургскую точку зрения.

Вот пляшут и поют простолюдины, и странны чувства наблюдающих это дворян:

«Прислонясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежденный класс полуевропейцев, к которому и я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими!.. Наш народ единокровный, наш народ разрознен с нами, и навеки! Если бы каким случаем был занесен сюда иностранец, который не знал бы русской истории за целое столетие, он конечно бы заключил, что у нас господа и крестьяне происходят из двух различных племен, которые не успели еще перемешаться обычаями и нравами» [75. C. 396].

«Загородная поездка» написана в 1827 году. Мне не известно более раннее произведение, в котором замечался бы именно культурный разрыв между русскими европейцами и туземцами.

В 1830-е годы созрело движение славянофилов…

Скажем, в XVII–XVIII веках французские, потом и немецкие ученые начинают изучать народные легенды, сказки, обычаи, представления. Они собрали огромный пласт народного фольклора, бытовавшего в среде людей, которые были менее образованны, менее богаты и больше времени проводили в полях, лугах и лесах. У них тоже будет прорываться порой просветительский раж, но вот чего им и в голову не придет, так это что перед ними – люди другого народа или выходцы из другой эпохи. Ни сборщики улиток в Южной Франции, ни сборщики хвороста в Северной, ни пастухи и дровосеки Германии не вызывают подозрений, что они в чем-то главном больше похожи на народы колоний, чем на городских французов и немцев.

В первой половине XIX века русские ученые тоже начнут собирать фольклор, в точности как французы и немцы, но очень быстро осознают – они имеют дело не «просто» с простонародьем, с сельскими низами своего собственного народа, а с какими-то совсем другими русскими! У которых не просто меньше вещей, которые больше времени проводят в природе и которые меньше образованны, а людьми, у которых… у которых… ну да, в строе жизни и в поведении, в мышлении которых вся атмосфера совсем другая.

Конечно же, это чистой воды эксцессы, события 1812 года, когда казаки или ополченцы обстреливали офицерские разъезды. Когда русские солдаты, затаившись в кустах у дороги, вполне мотивированно вели огонь по людям в незнакомых мундирах, которые беседовали между собой по-французски.