Запретная правда о русских: два народа

Пестель подробно описывал, какую часть земель у каких помещиков следует передавать в общинный фонд, сколько земли в каждой волости должно быть в частной собственности и так далее. Все эти планы и его туманные рассуждения об общественной пользе, добре, служении народу и о цели государственного существования предельно далеки от народных представлений.

Так же далеки от всего на свете теории налогов Н. Тургенева и М. Орлова.

Самое удивительное – все эти люди искренне верят, что действуют в интересах народа, выражают его мнение и что народ их поддержит.

И славянофилы, и западники первой половины XIX века не столько изучают, сколько выдумывают народ. Славянофилы все-таки пообразованнее, с наукой у них как-то получше. А западники откуда-то взяли, что народ должен жить так же, как во Франции, и что народу только этого и надо. Откуда?! Да просто потому, что так хочется.

В салонах Москвы и Петербурга сталкиваются прямо противоположные мнения… И все они – со ссылками на народ, на его мнения и интересы. Возможно это только в одном случае – если никто этого самого народа не знает, а только придумывает, для подтверждения своего мнения.

Но дворяне, особенно живущие в деревне, – это еще что! «Образованный дворянин неплохо знает народ (много лучше, чем, скажем, буржуа), потому что все время имеет с ним дело: как помещик – с крестьянами, как офицер – с солдатами» [70. С. 20].

Русская классика хорошо показывает это: и Ларины у Пушкина, и Ростовы у Толстого окружены морем крестьян. Они с детства плотно общаются хотя бы с некоторыми из них – в первую очередь с прислугой-дворней.

А.С. Пушкин – вовсе не литературный персонаж, но он сильно любил Арину Родионовну, звал ее «мамка», пил с ней в Михайловском вино и с удовольствием слушал ее сказки, превращая их в литературные произведения.

Дворянский недоросль вырастает и просто вынужденно, даже без особого желания, общается с приказчиками, с видными деревенскими людьми, выделившимися богатством или умом. Он служит – и, естественно, ему необходимы порученцы, унтер-офицеры, исполнители его приказов. Это люди другой цивилизации, но если офицер не дурак и не подонок, он легко заметит среди подчиненных надежных, умных и полезных для дела людей. С ними – тоже естественно, в ходе общего труда, у дворянина могут складываться личные, чуть ли не дружеские отношения.

Так офицер Оленин и его слуга Ванюша «очень удивились бы, ежели бы кто-нибудь сказал им, что они друзья. А они были друзья, сами того не зная» [78. С. 185].

К середине XIX века выросли новые поколения русских европейцев – недворян: типичные горожане, которые народ видели, конечно, но имели с ним дело очень мало. Разночинцы, интеллигенты, у которых нет поместий, видят крестьян в деревне, на даче – но не как своих крепостных, не как подчиненных или как людей, с которыми исторически связаны. А как соседей, как владельцев соседних участков земли… Живущих совсем другой, не очень понятной жизнью.

Разночинец идет служить – в гражданскую службу, в большом городе. Он видит дворников, извозчиков и фонарщиков, он нанимает прислугу – но уже нет той интимной, личной связи со «своими» крепостными, как у Пушкина с Ариной Родионовной.

Именно в этой среде рождается представление о «вине интеллигенции перед народом» и о том, что народ надо «освободить». И само желание «освобождать», и выбор способов «освобождения» рождается на кружках, сборищах единомышленников – и, уж конечно, без всякого участия «освобождаемых».

В 1848 году Петрашевский пытается вовлечь простонародье в работу своего революционного кружка и с этой целью предлагает дворникам по полтиннику за вечер – лишь бы сидели и слушали. Вскоре приходится вводить еще одно условие – чтобы не засыпали. А то ведь народ смертельно скучает, слушая, как о нем надо заботиться.

Герцен первым стал утверждать, что русский мужик – это стихийный социалист и что община – готовая ячейка будущего общества равенства и братства. Уже в его времена многие мужики как раз спали и видели, как бы им сбежать из этой самой общины, но вот этого Герцен «в упор не видит» и продолжает свои диковинные рассуждения о «стихийных социалистах».

В 1860-е годы народовольцы начинают свои «хождения в народ». Они верят, что народ нужно просвещать; как только он узнает «истину», так тут же проникнется революционными убеждениями.

Но Желябов, Аксельрод, Перовская, Аптекман, Засулич, Михайлов, Фридман – все они все время сталкивались с какими-то «неправильными» крестьянами. Интеллигенты им про эксплуатацию и про нехорошую власть – а мужики зевают и отвечают: мол, мы сами виноваты, запились и Бога забыли.

Проповедовать социализм? Но крестьяне твердо убеждены: социализм – это что-то очень плохое! Это – против царя и Бога! Не раз и не два они связывают агитаторов и передают их полиции, как страшных смутьянов.

Спрашивают как-то у деревенского мужика:

– Ты народ?! А тот шапку ломает и скромно:

– Да как прикажете…

В общем, почти как у Некрасова: