Запретный лес

…два, если не ошибаюсь, года ты добивался права стать ее мужем – в условиях жесткой конкуренции: вся мужская половина труппы ухлестывала за хронически стройной, аномально большеглазой кореянкой. Все, все поголовно – включая и Шабалина Андрея Митрича, клоуна Бармалея – единственного, кроме меня, человека, кто приходит к тебе сюда. Но клоун проиграл в этом гоне, да и как можно было не проиграть такому красавцу-богатырю, как ты? И Дюймовочка наша, продержавшись два года, все же сдалась и отправилась подписывать договор о капитуляции в загс.

…а потом вы на пару с мамой сделали тот самый номер «Высокая любовь», смотреть видеозапись которого я не могу без дрожи до сих пор, да это и понятно – как еще может воспринимать ТАКОЕ трус? Номер дерзок был, безжалостен и пределен, за него вы отхватили кучу престижнейших наград и объехали с ним полмира, заставляя публику зажимать в разом вспотевших ладонях заячьи сердца, искусывать губы и цепенеть в предчувствии ужасного – чтобы взорваться, не дождавшись трагедии, облегчительной яростью аплодисментов… Ну, ты-то и сам помнишь, в отличие от меня – о многом мне известно лишь со слов матери.

…со слов матери, которой я доверяю без границ. Я мог бы рассказать тебе, как вы расстались, и почему это произошло – она часто вспоминала об этом.

Был светлый март или начало апреля, она везла меня в коляске по неровному тротуару провинциального украинского городка – а по другой стороне улицы шел ты с этой двухметровой дылдой Алиной, ассистенткой иллюзиониста.

Мама остановилась и позвала тебя – но ты слишком был увлечен, чтобы слышать и замечать. Ты видел лишь ту, другую – кого дважды, а то и трижды в сутки распиливал на представлении фокусник – а она по-прежнему жила и владела ненормально длинными, неестественно ровными своими ногами, от которых так и жди неприятностей…

…мать говорила, что секундного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что происходит – женщины, тем более, любящие, в таких вещах не ошибаются. Вернувшись в гостиницу, она собрала все твои вещи и выставила их за дверь номера.

Ты стучал и просил открыть, говорил, что это недоразумение и так далее, и тому подобное – что там обычно говорят в таких случаях, и она, наконец, открыла, и просила тебя повторить то же самое, но – глаза в глаза. А ты забрал тогда вещи и ушел. Потому, что не мог соврать, или потому, что хотел уйти – этого я не знаю. Да и не стремлюсь, честно говоря, знать.

А номер аншлаговый «Высокая любовь» перестал существовать. Ахнулся вдребезги о жесткое дно арены. Работать без страховки под куполом можно лишь с человеком, которому безгранично доверяешь – а о каком доверии могла идти речь?

…о чем вообще могла идти тогда речь? Видишь ли, каждый из нас имеет ее – свою уязвимую пятку. Мать, при всей миниатюрности своей, была настоящей цирковой, и в решимости дополнительной не нуждалась.

Я знаю, ты пытался разыскать ее и позже – видимо, в сожительстве твоем с ассистенткой Алиной пилила все-таки она – и, разыскав, каялся, голову посыпал пеплом и умолял все вернуть – Дюймовочка осталась непреклонна. Возраставшая в семье потомственных циркачей, мать, не имея привязки ни к исторической, ни к какой-либо другой родине, сохранила, тем не менее, всю порывистость и непреклонность – до капли малой, до последнего остатка – восточной души. Нам с ней не сравниться – куда там! Это не ты, папа – пригожий крепыш и заслуженный ёбарь всея Руси и ближнее-дальнего зарубежья…

Ведь таким ты в свое время и ходил, отец? Таким остался бы и посейчас – не случись в твоей жизни рак. Это и не я, твой единственный отпрыск, терзаемый перманентно самоедством и сомнениями в собственной мало-мальской годности, а по сути – все тот же, нанизанный на жестокий и больной вертел эгоцентризма, мудак…

…нет, отец – Рита наша умела действовать без оглядки, разом обрубая концы и меняя тем самым весь ход последующей жизни. Ахиллесова пятка, вот в чем дело – у каждого она есть. У матери достало сил порвать с тобой – но выжить и жить после разрыва она уже не смогла.

РАССКАЖИ МНЕ О РИТЕ – чертишь руками нетвердыми ты. Нет, отец. Даже теперь, у траурной финишной ленты, я не предоставлю тебе возможности: если не сказать, то хотя бы подумать – «а все-таки я был прав, и ошибалась, делая бесповоротный выбор, она». А ты бы стал думать так, я знаю – если бы я считал нужным рассказать тебе.

…о том, как быстро алкоголь прибрал ее к рукам. Всякий имеет свою болевую точку, и попытки мамины заглушить боль веселящими градусами разрушали ее ударными темпами. В Саратовском цирке она уже чистила морковку слонам – та самая бесстрашная Дюймовочка, за какой совсем еще недавно, волочились толпы цветами вооруженных поклонников.

Может быть, тебе приятно было бы знать о том. Возможно, ты ощутил бы некое, пусть и запоздалое, удовлетворение, появись у тебя возможность сказать: а ведь я же предлагал ей воротить все на круги. Ведь я, а не кто-то другой, просил забыть, зачеркнуть и жить дальше, как будто ничего не случилось. Так почему бы ей тогда не простить?