Зараза

Промелькнуло – и забылось. Алексис теперь не оставлял надежды влюбить Веру в себя; обедали они вместе, он беспрестанно шутил, Линда смотрела хитро на них обоих. На прогулки они также ходили втроём; Алексис норовил взять Веру за руку, обнять её, но она постоянно уворачивалась, а хитрая Линда часто встраивалась между ними.

– Тебе нужно печататься, – как-то заявила она, послушав новые Верины стихи. – В Петербурге я познакомлю тебя с графом, который собирает лучший литературный салон. Неужели Алексис на тебя так влияет?

Верочка смутилась, но молодой князь действительно очаровывал её. Компаньонка Веры, топорная старая дева лет сорока, пребывала в немом ужасе от происходящего и даже грозилась написать Вериным родным, но той всё-таки удалось её отговорить.

Постепенно Вера стала позволять Алексису целовать себя; по вечерам они сидели в беседке в саду, а Линда, выходившая курить – она не любила делать этого в доме – глядела на них и посмеивалась, будто знала нечто, неизвестное Верочке.

– Неужели он тебя завоевал? – удивлялась она.

– Не могу сказать, – ответила Вера. – Влюбить в себя такому человеку не стоит труда, но я всё время ваши слова вспоминаю – нельзя ему верить.

– Думаешь, мне можно? – рассмеялась Линда.

Она сидела очень близко; казалось, запах её горьких духов заполнил всё вокруг. Розоватые подкрашенные губы, обольстительный взгляд, затянутые в перчатки руки; Линда достала маленькую серебряную пудреницу, посмотрелась в зеркальце – сколько в ней было шарма и женственности, но женственности странной, какой-то неестественной. Розовые губы мазнули по Верочкиной щеке.

– Мне тоже верить нельзя.

После этого они встречались как ни в чём не бывало, но Вере становилось не по себе, когда Линда брала её под руку, когда заглядывала в лицо, но она делала вид, что ничего не произошло. Все замечали, что Алексис явно неравнодушен к Вере; говорили, что для князя эта пара невыгодна – Вера была из богатой, но купеческой семьи. Линда только тихонько посмеивалась, когда у неё, как у ближайшей подруги, пытались что-то выведать; однако, на вечерах Алексис танцевал по очереди с ними обеими, что неприятно отзывалось в Вере. Так прошло около двух недель. Перед возвращением в Петербург Алексис снова жарко целовал её в беседке, уверяя в своей любви; в глубине души он уже понимал, что захочет увидеться с ней опять. Линда стояла на балконе; была ночь, и лунный свет подсвечивал её черты, делая их жёстче и резче.

– Алексис, Верочка, пойдёмте в дом! – позвала она.

Они сидели в гостиной до утра, разговаривая обо всём на свете; голова Верочки лежала на плече у князя, а Линда, сидевшая напротив, казалась совершенно равнодушной.

– Помнишь, я тебе говорила об одном известном графе? Вечер в его салоне будет как раз через неделю, там и увидимся после приезда, – сказала она Верочке, когда они садились в экипаж до станции.

Родителям Вера не решилась ничего рассказать о князе; о Линде она обмолвилась парой слов. Перед заветным вечером Вера очень волновалась; нежное белое платье, похожее на то, в котором она была представлена Алексису, окутывало её фигурку. Алексис встретил её, поцеловал ей руку.

– Я очень ждал вас, дорогая Вера, – сказал он, трогательно на неё посмотрев, и Вера поняла – ничего ещё не кончено.

– Allons, я представлю вас графу, он так жаждет встречи! Линда не говорила вам, что мы кузены?

Он пустился в долгие разъяснения, но Верочка его толком не слушала; ей хотелось сейчас остаться с Алексисом наедине, а не знакомиться с каким-то графом, пусть даже известным в Петербурге. Алексис подвёл её к небольшой группе людей; граф стоял к ней спиной.

– Верочка приехала!

Граф резко обернулся – и она замерла, внутри у неё что-то задрожало; это был не граф, это не мог быть он. Это была Линда – теперь Вера поняла, отчего она казалась ей странной; поняла, почему она – нет, он – прятал руки – несмотря на изящные, почти женские пальцы они могли выдать его. И эта любовь к produits de beaut'e, этот щедрый слой пудры, яркая розовая помада, вечные шарфы, высокий рост – теперь всё было объяснимо! Верочка вспомнила тот быстрый поцелуй в щёку, его слова и взгляды…

– Верочка, дорогая, – исчез французский прононс, голос стал чуть ниже, но всё-таки это был голос Линды, – хорошо, что ты здесь. Не откажешь мне в танце?

Он закружил её, унёс прочь – прочь от этого зала, от вездесущей любопытной публики – в тихую, небольшую комнату; Вера смотрела на него, ещё не до конца привыкшая к этому чудесному перевоплощению; он был красив – собственно, он был красив ещё в роли Линды, просто теперь она видела его иначе. В нём не было трогательной невинности, припудренной лёгким пороком, которая читалась в Алексисе; пожалуй, решила Верочка, теперь, когда он избавился от Линдиной вульгарности, в нём было слишком много благородства – благородство это было, правда, обманчивым, только внешним, потому что граф обнял Веру за талию и снова поцеловал её.

– Как мы с братом здорово всех провели, а? – спросил он у Верочки.