Зарубежная литература XVIII века. Хрестоматия научных текстов

3. Как сочетается сатирическое и гуманистическое начало в романе?

4. Где, по Виланду, находится Абдера?

Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781)

Предтекстовое задание

Ознакомьтесь с фрагментом книги Г. В. Стадникова о творчестве Лессинга, обращая особое внимание на систему персонажей в драме «Эмилия Галотти».

Г. В. Стадников Лессинг: литературная критика и художественное творчество

<…>

Уже в первой статье «Гамбургской драматургии» <…> Лессинг советовал: герой трагедии силой своего чувства, своеобычностью характера должен безмерно превосходить других персонажей пьесы. Эта единственность и исключительность и обратит на него особое внимание, ибо то, «что мы видим часто у многих лиц, тем мы перестаем любоваться»¹.

Лессинг, несомненно, учел это положение, создавая образ Эмилии Галотти. Сложный и неоднозначный характер героини заметно выделяет ее среди других персонажей пьесы. При обрисовке образа Лессинг меньше всего полагается на внешние приемы. Формально роль Эмилии в пьесе скромна. К зрителям она выходит лишь в шести из двадцати семи явлений второго, третьего и пятого действий. В первом и третьем действии ее на сцене нет вообще. Но необычайно содержательно внутреннее наполнение образа и его роль во всей цепи трагических событий пьесы.

Эмилия заявляет о себе уже с первых сцен трагедии, задолго до своего появления на сцене. Художник Конти с восторгом говорит о природном совершенстве ее красоты: «Эта голова, это лицо, лоб, глаза, нос, рот, подбородок, шея, эта грудь, стан, вся эта фигура стали для меня с тех пор единственным образцом изучения женской красоты»². Но это не холодная бесстрастная красота абстрактного идеала. Образ Эмилии полон неотразимой прелести жизни. И характеристика принца, окрашенная горячей, несдерживаемой страстью, призвана особо подчеркнуть это: «Эти глаза, полные прелести и скромности. Этот рот! А когда он раскрывается, чтобы заговорить, когда он улыбается! О этот рот!» (217). Маринелли, отзываясь об Эмилии, характеризует скорее самого себя. Он груб, презрительно пренебрежителен к тем, кто ниже его на сословной лестнице. Однако и он не может не отдать дань остроте ума героини. По его мнению, граф Аппиани стал жертвой обдуманного плана Эмилии: «Девушка без состояния, без положения сумела завлечь его в свои сети – ей помогли некоторое притворство, блеск добродетели, чувствительность, острота ума – и уже не знаю, что там еще» (218).

Характеристика Клавдии разрушает представление об Эмилии как о робкой и набожной девушке. Она остроумна, бойка, умеет свободно держаться в обществе. В доме Гримальди принц был «очарован ее веселостью и остроумием». По мере развития событий Эмилия все больше будет обращать на себя внимание неоднозначностью своего внутреннего мира, сложной гаммой своих чувств.

<…>

Героиня еще не появилась на сцене, но уже можно догадаться, насколько ее личная воля, ее естественные побуждения подавлены строжайшим укладом жизни, непреклонным хранителем которого является бескомпромиссный Одоардо Галотти. Любой всплеск живого и непосредственного чувства, любое отклонение от однажды и навсегда установленного порядка расцениваются как вступление на путь порока, греховности. Так, известие о том, что дочь одна пошла в церковь (факт неслыханный!) приводит Одоардо в гнев: ведь и шага достаточно, чтобы дочь могла оступиться. Рассказ Клавдии о том, что на вечере в доме канцлера Гримальди принц говорил с Эмилией, для Одоардо подобен «смертельной ране». Эмилии предписано жить как должно, как принято. И пока рядом с ней Одоардо и Клавдия, хранители этих устоев, ей это удается. Вторжение принца в жизнь героини – решительное нарушение кажущейся идиллической гармонии; для основанных на законах строгого послушания нравственных принципов – это взрыв, катастрофа.

Впервые Эмилия появляется на сцене сразу же после страстного и настойчивого объяснения принца в любви. Показательна многозначительная по смыслу ремарка, которой Лессинг характеризует душевное состояние своей героини: «stürzet in einer ängstlichen Verwirrung herein» <…> «появляется в боязливом замешательстве», или «боязливом смущении». То есть – появляется не просто охваченная страхом, но в смущении, замешательстве. Появляется, осознавая свою, пусть невольную, вину. И боится Эмилия не столько принца, сколько себя. Сумеет ли она справиться со стихией своих чувств, вернуться в спокойное, тихое, безупречное русло прежней жизни? В церкви она не сдержалась, не выполнила до конца своей благочестивой роли, на какой-то миг оказалась во власти непосредственного чувства.

<…>