Зарубежная литература XVIII века. Хрестоматия научных текстов

Вполне возможно, что обилие жестоких деталей в романе вызвано тем, что риторика «Монахини» должна быть близка судебной. Ведь Сюзанне нужно убедить маркиза в том, что она нуждается в помощи, и для этого она может выступить одновременно в роли адвоката и прокурора. В романе встречается и чистый образец судебной риторики. Речь идет о судебном процессе Сюзанны с монастырем, ее адвокат М. Манури проигрывает дело. Сюзанна очень интересно говорит о причинах его поражения. Она не осуждает его за недостаточное мастерство, ведь он был ограничен просьбами самой Сюзанны, которая не хотела, чтобы дурно говорили о ее семье и о монастыре. Поэтому адвокат ее был лишен возможности придать своей речи самое главное в такого рода речи: патетику, то есть не может эмоционально влиять на слушателей.

Сюзанна предстает и перед своеобразным судом в монастыре, где она свое дело выигрывает, и во многом благодаря не только своему сердечному красноречию, но и красноречивым признакам своего страдания. Сюзанна весьма сдержанна в своих словах, но синяки на руках, раны на голове, исхудавшее, бледное лицо затрагивают не только чувство справедливости проверяющего монастырь викария, но и простую человеческую чувствительность его помощников. «Взгляните!» – говорит она архиепископу, и показывает следы своих страданий как последний аргумент.

Однако множество примеров реального страдания связано и с этическими представлениями писателя о природной, нравственной связанности человеческого рода. Обратим внимание на то, что в романе обращения к маркизу, естественные в письмах, постепенно сходят на нет и появляется даже косвенное обращение к читателю «господин маркиз и те, кто будет читать мои записки». Этот читатель – член великого человеческого сообщества, что подчиняется всеобщим природным законам, в соответствии с которыми сострадание к физической боли другого – есть великий охранительный закон природы, который позволяет выжить человеческому роду. Эта идея была одной из излюбленных не только для Дидро, но и для многих его современников^<…>. Так, например, Левек де Пуи писал: «Чувствительный человек не может видеть рану другого, не испытывая при этом боли в той же части тела»³. Абсурдным называет Дидро в «Принципах нравственной философии» предположение о том, что общественные аффекты сострадания, человечности, противоречат интересу человека⁴. Именно на сострадание читателя, подчиняющегося универсальным биологическим законам, рассчитывает Дидро-художник. Дидро устами Сюзанны даже извиняется перед читателем за приносимое ему страдание: «г-н[4] маркиз, я понимаю, какую боль причиняю вам сейчас; но вы пожелали узнать, заслуживаю ли я, хотя бы в малой степени, того сострадания, которого я жду от вас…» (М, 93). Сострадание становится в романе важной темой и для постижения внутренней жизни героини и общих нравственных законов, которые выявляются в монастырской жизни. С этой точки зрения очень интересна вера Сюзанны в Бога. Эта вера самостоятельна, неканонична. Ее молитвы рождены внутренним порывом; когда ее лишают молитвенника, лишь в своем сердце она черпает слова обращения к Творцу. Ее Христос – прежде всего Христос страдающий, а ее вера подчас напоминает ту, что предстает перед нами на страницах статьи Дидро «О достаточности естественной религии» (1770), где философ говорит о религии, таящейся в сердце. Бог присутствует в жизни Сюзанны как реальная нравственная сила, к которой она взывает, упрекая своих мучителей. В келью к Сюзанне приходят ее мучительницы. Настоятельница монастыря и ее приближенные монахини ожидают приезда в монастырь проверяющих, их цель напугать Сюзанну, вызвать сильное душевное потрясение и тем самым смутить ее рассудок. Не зная своей участи и ожидая худшего, может быть, смерти, Сюзанна обращается к Богу. Она пишет: «Вот когда я почувствовала превосходство христианской религии над всеми религиями мира. Какая глубокая мудрость заключается в том, что слепая философия называет „безумием креста“. Что мог бы мне дать в этом моем состоянии образ счастливого законодателя, увенчанного славой? Передо мной был невинный страдалец, угасающий в мучениях, с пронзенным боком, с терновым венцом на челе, с пригвожденными руками и ногами, – и я говорила себе: „Ведь это мой Господь, а я еще смею жаловаться!“» (М, 93). Бог Страждущий спасает Сюзанну от безумия. Для Дидро речь идет не о чудесном божественном вмешательстве, а о благе религиозного чувства, в основе которого сострадание. Не случайно в этой сцене он сближает страдания Христа и Сюзанны.