Зарубежная литература XVIII века. Хрестоматия научных текстов

Как детерминист Дидро должен поставить под сомнение существование добродетели: «Очевидно, что, если человек не свободен… его выбор не является чистым актом не телесной субстанции, в нем не будет ни осмысленных доброты, ни злобы, хотя могут быть животные доброта и злоба, добро и зло моральные не могут существовать, также как и справедливость, несправедливость, долг или право»¹⁵, – пишет он в статье «Энциклопедии» «Естественное право». Обострив проблему до крайности, Дидро вступает в полемику с самым радикальным из детерминистов, с Ламетри. Дидро пишет о нем: «Это писатель, у которого нет даже первичных представлений о морали, о том огромном дереве, кровля которого касается небес, а корни проникают до ада, в котором все связано; где чистота, приличие, вежливость, добродетели самые легкие, если такие бывают, привязаны как листья к стволу, который бесчестят, если обрывают эти листья; его (Ламетри. – И. Л.) принципы, доведенные до крайности, опрокину т законодательство, освободят родителей от воспитания детей… обеспечат бессмертье злодеям, которые без угрызений предаются своим низменным инстинктам»¹⁶.

Жак – последовательный детерминист. Он доказывает своему Хозяину, что все, что происходит с ним, все, что он чувствует, предопределено и не зависит от его воли. Все «предначертано свыше». Образ свитка судьбы, торжественный и многозначительный, встречался уже читателю и в «Задиге» (1748) и в статьях «Энциклопедии»^<…>. Как известно, Задигу так и не удалось заглянуть в Великую книгу, а мысль о целесообразности и необходимости существующего зла вызывает в Задиге сильное сомнение. «Но…» – произносит он. Жак же, кажется, принял идею необходимости как универсальную житейскую помощь, которая помогает сохранить душевное равновесие. Контраст незначительности событий, о которых толкует Жак (падение женщины с лошади, ушибленное колено и так далее), и великих предначертаний в книге Судьбы определяет очевидную авторскую иронию. Предположение о таком пристальном внимании Судьбы к событиям человеческой жизни – курьезно. Жак допускает, что событие есть следствие неизвестных причин, что и является фатализмом, ибо, как пишет в статье «Энциклопедии» «Фатализм» Морелле¹⁷, фатально то событие, причины которого скрыты от человека. Фатальным, добавляет он, можно назвать только такое событие, которое имеет отношение к радостям и горестям человеческой жизни, иначе говоря, только человеческое внимание может придать характер фатальности явлению. Например, если от того, как выпадут кости, зависит человеческая судьба, это фатальная связь, если нет – то это лишь случайность^<…>. Парадоксальность результатов действия человеческой воли в приведенных ранее эпизодах (пирожник, Гудсон, г-жа де Ла Помере) явно демонстрирует несвободу человека, но тайные непознаваемые причины, которые движут событиями, могут ли быть постижимы? Если нет или да, то каковы последствия результатов для нравственности? Освобождает ли от моральной ответственности непостижимость причин поступка, или она всего лишь не дает права на скорый суд над ближним?

<…>

Для Дидро нелепа и неинтересна та застывшая художественная психология, к которой взывает Хозяин. Подвижность душевной жизни человека становится для большинства мыслителей эпохи уже очевидной истиной, и не только Дидро, но даже и гораздо более склонный к обобщениям и системам Гельвеций признавал, что к духовному миру можно… применить то, что Лейбниц сказал о мире физическом, то есть, что этот непрестанно движущийся мир для каждого из своих обитателей новый, отличный от прежнего феномен. К Хозяину на этот раз присоединяется и Жак: «Если бы мадемуазель Дюкенуа была порядочной девушкой, это было бы заметно»¹⁸. А возражения трактирщицы: «Но кто знает, что происходило в глубине сердца этой молодой девушки» подхвачены самим автором. «Разве эта девушка могла оценить коварный замысел госпожи де Ла Помере? Разве она не была готова принять предложения маркиза и не предпочла бы сделаться его любовницей, нежели женой? Разве она не находилась непрестанно под угрозами и деспотической властью маркизы? Можно ли осуждать ее за сугубое отвращение к своему гнусному ремеслу?» (ЖФ, 245).