Защищая Джейкоба

– Боюсь, у меня для вас не самые приятные известия, – с мрачным видом сообщила нам доктор Фогель.

Мы все были измочалены физически и морально. После целого дня в суде обычно чувствуешь себя так, как будто тебя переехал асфальтовый каток, – сказывается стресс. Но подавленное выражение психолога заставило нас немедленно вскинуться. Лори впилась в нее напряженным взглядом, Джонатан в своей совиной манере заинтересованно склонил голову набок.

Я отозвался:

– Честное слово, мы уже привыкли к плохим новостям. Нас теперь едва ли чем-то можно прошибить.

Доктор Фогель избегала смотреть мне в глаза.

Сейчас, оглядываясь на те дни, я сам понимаю, насколько смешно это, наверное, прозвучало. Мы, родители, нередко склонны демонстрировать дурацкую браваду, когда речь идет о наших детях. Мы клянемся, что способны вынести что угодно, выдержать любое испытание. Нет ничего такого, через что мы не были бы готовы пройти ради детей. Но непрошибаемых людей не бывает, и уж определенно их нет среди родителей. Наши дети делают нас уязвимыми.

Опять же, сейчас я вижу, насколько неудачно был выбран момент для этой встречи. Прошло всего около часа после того, как суд объявил перерыв до завтра, и адреналин уже успел схлынуть, а вместе с ним и ощущение триумфа, оставив нас оглушенными, в состоянии какого-то отупения. Ни у кого из нас не было душевных сил противостоять плохим новостям.

Встреча происходила в офисе Джонатана неподалеку от Гарвард-сквер. Сидели за круглым дубовым столом в заставленной рядами книг библиотеке вчетвером: мы с Лори, Джонатан и доктор Фогель. Джейкоба мы оставили в приемной вместе с молодой помощницей Джонатана Эллен.

Когда доктор Фогель отвернулась от меня, потому что не могла смотреть мне в глаза, она, наверное, думала: «Ты считаешь себя непрошибаемым? Ну-ну».

– Лори, а вы как? – произнесла она своим озабоченным психотерапевтическим голосом. – Вы считаете, что сможете сейчас их переварить?

– Абсолютно.

Доктор Фогель придвинулась поближе к Лори: волосы ее торчали во все стороны, как растянувшиеся пружинки, цвет лица стал землистым, под глазами темнели круги. Она страшно исхудала, лицо казалось оплывшим, одежда висела на костлявых плечах мешком. Когда же она успела так сдать? Сейчас, резко, из-за всего, что обрушилось на нее, на нас? Или постепенно, с годами, а я и не замечал? Это больше не была моя Лори, та храбрая девочка, которая выдумала меня и которую, по всей видимости, я выдумал себе сам. Вид у нее был настолько изможденный, что меня вдруг оглушило осознанием: да она же умирает прямо у нас на глазах! Это дело подтачивало ее изнутри. Лори никогда не была борцом. Никогда не была стойкой. У нее просто-напросто не возникало в этом необходимости. Жизнь не била ее. В этом, разумеется, не было ее вины. Только вот для меня – который чувствовал себя несокрушимым – эта хрупкость Лори оказалась невозможно мучительной. Я готовился быть стойким за нас обоих, за всех троих, но был бессилен защитить Лори от стресса. Понимаете, я не мог перестать любить ее и до сих пор не могу. Потому что легко быть стойким, когда ты по натуре кремень. А представьте, чего стоило Лори сидеть там на краешке кресла с прямой, точно шомпол, спиной, неотрывно глядя на психиатра и готовясь храбро встретить очередной удар. Она никогда не прекращала защищать Джейкоба, никогда не прекращала анализировать эту шахматную партию, просчитывая каждый наш ход и ответный ход противника. Лори никогда не прекращала защищать его, до самого конца.

– Давайте я сначала расскажу вам, к каким выводам я пришла, а потом отвечу на все вопросы, если они у вас появятся, хорошо? – спросила доктор Фогель. – Знаю, что вам будет очень-очень нелегко выслушать то, что я должна сообщить вам о Джейкобе, но соберитесь на несколько минут, ладно? Сейчас просто слушайте, а потом мы сможем поговорить.

Мы кивнули.

– Сразу предупреждаю, обвинение ничего этого не узнает, – произнес Джонатан. – Вам не о чем волноваться. Все, что мы обсуждаем в этих стенах и что доктору Фогель предстоит вам рассказать, защищено адвокатской тайной. Этот наш разговор абсолютно конфиденциален. Его содержание никогда не выйдет за пределы этой комнаты. Так что вы можете говорить откровенно, как и доктор, хорошо?

Снова кивки.

– Не понимаю, зачем мы должны это обсуждать, – возмутился я. – Джонатан, зачем нам это вообще, если мы намерены стоять на том, что Джейкоб не убивал?

Джонатан огладил свою коротенькую седую эспаньолку:

– Надеюсь, что вы правы, и все будет хорошо, и нам не придется поднимать эту тему.

– Зачем мы тогда это делаем?

Джонатан слегка отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

– Джонатан, зачем это?

– Потому что Джейкоб выглядит виновным.

Лори ахнула.

– Я не хочу сказать, что он в самом деле виновен, лишь имею в виду, что на него указывает множество улик. И это еще обвинение пока что не выставило своих самых сильных свидетелей. Дальше будет хуже. Намного хуже. И когда это случится, я хочу встретить этот момент во всеоружии. Энди, уж кто-кто, а вы должны это понимать.