Защитники прошлого

Его наверное удивила просьба предоставить три отдельные комнаты, но свое удивление он никак не показал. Мы получили три ключа и поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, распределили комнаты по справедливости. Юрген и Двора получили по отдельной комнате, а мы с Карстеном разделили на двоих самую большую, с двумя кроватями. Удобства обнаружились в конце коридора, но мы не стали привередничать. И снова повторялась та же история, что произошла с нами в Познани: спать не хотелось, хотелось есть. В этом признались все трое мужчин, а Двора промолчала. Но у нас не было сомнения в том, что после гетто есть ей хочется всегда. Когда мы спустились вниз, пан Вуйчик заверил нас, что его "ресторация", хоть и не предлагает изысканную пищу, но вполне способна удовлетворить запросы голодных людей. Именно это нам и нужно было. В "ресторации" властвовала дама средних лет, отзывающаяся на имя "пани Зося" и напомнившая мне несчастную Ядвигу Ружинскую. Небольшая зала была пуста, лишь в дальнем, темном углу тихо сидел пожилой человек. Перед ним стояла маленькая бутылочка мутного стекла, рюмка и тарелка, с которой он не торопясь что-то доедал. Лица посетителя видно не было. Нам принесли непременные кружки с пивом, на этот раз – темным, а потом – и пышущие жаром сардельки с вареной картошкой, обильно посыпанной свежим укропом. Последнее, по зимнему времени, было удивительно и я заподозрил, что кто-то во Львове все еще содержит теплицы, не пострадавшие от боев 39-го и 41-го годов. Двора от пива отказалась и осторожно принялась за еду, причем было заметно, что она с трудом себя сдерживает от того, чтобы не наброситься на пищу. Карстен почему-то даже не притронулся к своей порции и лишь искоса посматривал на девушку, медленно прихлебывая свое пиво.

Вдруг застекленная дверь распахнулась и в залу вошли трое молодых людей. Судя по их уверенному поведению, они были здесь завсегдатаями и сразу прошли к дальнему столику у окна. Пани Зося немедленно принесла им большую плоскую бутылку, маленькие стаканчики и тарелку с какой-то закуской. Я заметил, что троица поглядывает на нас подозрительно, прислушиваясь к немецкому говору Карстена и Юргена. На иврите мы говорить сразу перестали и тут выяснилось, что госпожа "Каснер" неплохо говорит по-немецки. Мне, поневоле, приходилось молчать и я решил осторожно присмотреться к новым посетителям. Кто они? Но тут они, наверное успев распробовать содержимое бутылки, начали петь. Вначале они пели тихо и слов было не разобрать, лишь было видно как они то и дело попадают не в такт и весело смеются этому. Но, постепенно, пение становилось громче и слова припева показались мне знакомыми:

Душу, тіло ми положим

За свою свободу

І покажем, що ми браття

Козацького роду.

Гей-гей, браття миле,

Нумо братися за діло!

Гей-гей пора встати,

Пора волю добувати!

Так это же гимн украинских националистов: “Ще не вмерла України…”! Я уже слышал его в Киеве, когда мы с Аней гуляли по Майдану. Мы в то утро как раз спустились с Владимирской горки, где Анюта снова встретилась с Киевом после десятивекового перерыва. Стоял солнечный майский день, Майдан сверкал всеми красками, киевляне улыбались нам и настроение было прекрасным. Эту песню тогда распевала группа детей, наверно – школьников средних классов, под руководством молодого учителя. Пели ребята звонко, с удовольствием, очень старались и мы заслушались. Тогда все было иначе и слова гимна гармонировали с прекрасным городом, утром, солнцем и нашей молодостью. Сейчас же, в оккупированном Львове, та же самая песня производила совсем иное впечатление. Было в ней какое-то мрачное отчаяние и безысходность несмотря на позитивный посыл слов.

– Козаки, пся крев – тихо пробормотала пани Зося, подливавшая нам пиво из большого кувшина – Даже свою песню у нас взяли.

Немец и австриец не поняли ее польскую речь, а мы с Дворой понимающе переглянулись. Мало того, что со времен Наливайко и Хмельницкого само слово "козак" было бранным для поляков, так еще и текст украинского гимна подозрительно напоминал им марш Домбровского "Jeszcze Polska nie zginęła". Тем временем трое за дальним столом начали о чем-то тихо спорить. Поначалу это было похоже на сдержанный диспут, вот только не нравились мне те взгляды, которые они бросали на нас. Но страсти постепенно накалялись и до меня уже доносились отдельные невнятные слова: "немчура", "настане час" и "зброя". К нам снова подошла пани Зося.

– Вы не беспокойтесь, панове – шепнула она – Это же не бандиты какие, а студенты. Конечно, головорезы они те еще, но в нашем доме напасть не посмеют.

Меня не слишком утешила принадлежность троицы к студенчеству, уж слишком часто именно студенты начинали очередную заварушку. Львовские и киевские бурсаки, насколько я помнил, тихим нравом не отличались никогда. Утешала меня лишь экстерриториальность "Варшавы".