Застава на Аргуни

— А нельзя ли, товарищ старшина, автоматик вместо этой штучки? — Костя кивнул на винтовку. — Уж больно длинна, того и гляди: зацепишься за ветку — и с седла долой!..

Кукушкин глянул на бойца острым глазом, встал на табуретку и потянулся к верхней полке стеллажа, на которой лежало несколько автоматов ППШ. Костя даже вспотел, наступил на ногу соседу, торжествующе подмигнул Морковкину: «Смелость города берет!»

Старшина вместо автомата подал пистолет в новенькой, скрипучей кобуре. Костя опешил.

— Берите, берите! — ехидненько уговаривал Кукушкин. — Эта штука короче автомата!

Бойцы захохотали, кто-то насмешливо поддел:

— Ничего себе, схлопотал!..

Кукушкин вдруг стал суровым.

— Научитесь, товарищ Слезкин, сперва обращаться с трехлинейкой. И запомните: в русской армии не было еще солдата, который бы не потаскал эту «штучку» на плече. А автомат получите, когда дослужитесь до старшего наряда. Вот так! Пожалуйста, — подал он винтовку.

Сконфуженный Костя пристроился к товарищам. «Вечно суешься, куда не просят. Все люди как люди, а тебе все не так, все чего-то особенного хочется», — мысленно обругал он себя. На душе стало скверно: он злился и на себя и на резковатого Кукушкина. Радость была отравлена.

Расставив оружие в пирамиды, бойцы пошли получать коней.

В длинной, приземистой конюшне было сумрачно. Узкие, продолговатые окна, заросшие толстым слоем изморози, почти не пропускали света. Приглядевшись, Слезкин увидел в станках, разделенных тяжелыми цимбалинами, рослых, упитанных коней. На перекладинах под потолком, поблескивая медью пряжек и блях, лежали кавалерийские седла. Несколько коней стояли оседланными. Слезкин тут же узнал, что это кони бойцов из тревожной группы. Они, как и их хозяева, находятся в боевой готовности и в любую минуту могут поскакать туда, где возникнет опасность.

«Вот это жизнь воинов!» — восхищенно подумал Слезкин, чувствуя, что раздражение его проходит и опять сердце волнуется радостно от встречи с границей.

В теплой конюшне пахло душистым сеном, конским потом, прелым навозом. Отовсюду доносилось неторопливое, мерное «хрум… хрум… хрум…»

— Показывайте, на каких конях ехали? — обратился Кукушкин к столпившимся в кучку бойцам. Молодые пограничники разбрелись по конюшне, отыскивая лошадей, которых им передали в отряде стрелкинцы, отправлявшиеся на фронт.

— Моя! Вороная! — воскликнул Абдурахманов и нежно похлопал по горделивой шее лошади.

— А я, кажется, ехал вот на этой, желтой, — неуверенно проговорил Морковкин.

Кукушкин погладил рыжую, со светлым ремнем по хребту кобылицу.

— Желтая? Такой масти не бывает. Это каурая, — поправил он бойца.

Слезкин возбужденно бегал по конюшне, заглядывал во все станки, с опаской — как бы не лягнула — ощупывал некоторым лошадям холки.

— Не могу найти! — воскликнул он наконец в отчаянии. — Помню, на холке болтался клочок кожи.

— А-а, понятно! — засмеялся Кукушкин. — Это красно-гнедая, с темноватым нависом и подпалинами? Слева тавро и шрам?

— Да, да! — поспешно согласился Слезкин, хотя и не знал, что такое «навис», «подпалина», «тавро». «Э, да чепуха! — решил он. — Важно, что есть шрам!»

— Жемчужина! — воскликнул Кукушкин. Но Жемчужины не оказалось. Станок пустовал. На полу валялся клок сена, вдоль стены свисал привязанный к кольцу сыромятный недоуздок.

— Не любит, разбойница, стоять на привязи. Посмотрите за конюшней. Овес, наверно, собирает. Дневальный! — гаркнул старшина. — Опять овес рассыпали? Дайте Слезкину пайку для приманки, помогите поймать!

Слезкин бросился ловить лошадь. Через минуту он, понурый, вернулся в конюшню, ведя за длинную челку тонконогую медлительную кобылу. Она смиренно моргала синими глазами, облизывала шершавым языком мохнатые, в зеленой пленке губы. Слезкин, раздувая ноздри, с отвращением толкал ее в станок.

Кукушкин журавлем прошелся по конюшне, остановился, заложил за спину руки.

— Щетки, скребницы получите у дневального. Кормите, ухаживайте. Конь — лучший друг пограничника! — назидательно изрекал он. — Все довольны?

Слезкин, отвернувшись, кусал губы. Столько мечтать о статном, стремительном, как птица, скакуне, столько раз мысленно нестись в бешеном намете, сверкая беспощадным клинком, — и вдруг получить вислогубую, с рваной холкой кобыляку. А кличка «Жемчужина» — это ли не насмешка? Слезкин уже отчаянно ненавидел Кукушкина. Эта язва сибирская поддела его с пистолетом, а теперь подсудобила засыпающую на ходу клячу, годную только для пьяного Швейка.

— Чего кислый? — спросил Кукушкин. — Неужели кобылка не понравилась? Это же настоящая Жемчужина! Шрам на холке — след японской пули. Боевой конь! На таком только и гарцевать!

Слезкин чуть не заплакал от ярости. Он шумно засопел и со злостью толкнул локтем Жемчужину в бок…

…Вечером после ужина, состоялся первый боевой расчет.

В казарме было почти темно. Единственная, с надколотым стеклом лампа-семилинейка, подвешенная к потолку, светила тускло. По стенам ползали, кривились тени пограничников.