Застава «Турий Рог»

— Свой, свой! Не видишь! В рот те, в печенку! — испуганно заорал Лахно, когда Ефрем вскинул на скаку карабин.

Зыков не сдержался, нажал спуск, Лахно пригнулся к лошадиной гриве, вдыхая острый запах конского пота; пуля, свистнув над ухом, срезала еловую ветку. Лахно смачно выругался, Зыков остановил коня и как ни в чем не бывало попросил закурить. Лахно нашарил кисет.

— Пожуй трошки…

— Пошто?! Свернем самокрутку. Сыпь!

— Зараз тебе красные отсыплют! Смерти захотел?! Следом за нами лупят. Карьером.

— Ишь ты, какой прыткий! Нешто по тайге карьером скачут?

Отряд догнали на поляне. Лахно соскочил с коня, Горчаков с чувством пожал ему руку:

— Спасибо тебе, братец.

— Не на чем, ваше благородие. Наши все целы?

— Хунхуза одного потеряли. Да младшему Зыкову не повезло…

Венка сидел на пне голый по пояс, Ганна ловко перевязывала парня. Бинты крестили смуглую мускулистую грудь, подмокали, проступало алое пятно, из-под повязки резво сбегала струйка крови. Растерянный Савка комкал в руках шапку. Заметив Лахно, страдальчески скривился:

— Вот оно как. А?!

И шмыгнул конопатым носом. Озабоченный Мохов оттолкнул его.

— Стягивай, Анка. Туже.

— Знаю…

Ефрем чужим голосом просипел:

— Подорожник добуду. Обождь мотать, девка…

— Уже приложила. Все делаю как надо. Не мешай..

Бледный до синевы Венка кусал спекшиеся губы:

— Какая женщина, русалка! Поправлюсь — сватов зашлю, ей-бо! Николаич, не обессудь…

— Валяй, — пыхнул самокруткой Мохов. — Крути девке голову.

Горчаков поглядывал на часы.

— Ехать надо, набольший. Не ровен час… — нерешительно сказал Ефрем.

— Надо-то надо… А брат?!

— Выдюжит…

Горчаков и Мохов переглянулись, Ефрем наклонил крупную голову, натянул брезентовый капюшон.

Ехали долго, Горчаков поглядывал на карту, мрачнел; вечером подскакал Мохов.

— Задыхается.

— Вениамин?!

— Ну! Пристанем на часок?

Нарушители обступили всадника. Нахохлившийся, он напоминал подбитую птицу. Глаза закрыты.

— Снимайте. Положим на траву, — распорядился Мохов.

— Нельзя. Ему так легче, — сказала Ганна.

Она сменила раненому повязку, Лахно сунул окровавленный бинт в дупло, запихнул поглубже.

— Не найдут.

— Они и так знают, — проговорил Волосатов. — Пограничники хитрющи, сквозь землю видят.

— Будет врать-то. Лучше помоги кровь остановить: бежит и бежит, — попросила Ганна.

— Не боись, Анка, — с трудом выдавил раненый. — Ее у меня много…

Ефрем подошел, вгляделся. Венкино лицо бледнело в густеющем волглом сумраке размытым пятном, расплывалось. Уходил рыжий Венка, озорной, беззаботный насмешник, уходил, и ничем его не остановить, не удержать. Даже великану Ефрему такое не под силу.

— Однако, пора, — глухо сказал Ефрем.

— А он?! — кивнул на раненого Горчаков.

Ефрем повторил негромко:

— Ехать надобно. Припозднимся.

Венка опустил голову, со щетинистой щеки скатилась слеза, повисла на кончике поникшего уса.

Мягко зачавкали по болоту копыта, зацокали на каменистой тропе. Нарушители спешили. Позади было тихо, но кто поручится, что их не обходят? Посоветовавшись с Маеда Сигеру, Горчаков приказал повернуть на северо-восток; когда погоня отстанет, отряд пойдет в заданном направлении. Горчаков нервничал, Сигеру его успокаивал: поблуждаем по тайге, пойдем куда следует. Горчаков скрипел зубами — японец, конечно, все свалит на него. В рапорте полковнику Кудзуки припомнит все его ошибки, Горчаков не верил своим хозяевам: коварны, вероломны.

Но вот Сигеру произнес загадочную фразу. Глядя в сторону, доверительно коснувшись плеча Горчакова, вкрадчиво проговорил:

— Есри не сумеем выйти в заданную точку — не огорчайтесь, мы уже достаточно сдерари…

Горчаков оторопел. Сигеру подъехал к Лещинскому и как ни в чем не бывало затеял с ним разговор о современной японской поэзии. Переводчик обрадовался неожиданному собеседнику, Горчаков задумчиво ехал по узкой каменистой осыпи: что же сие означает?

Его окликнул Лахно:

— Ваше благородие! Парень отходит.

Лежавшего на земле Венку обступили нарушители. Горчаков сел на пень. Раненый дышал тяжело, со всхлипом, Ефрем снял шапку, подложил брату под голову, Ганна вытирала платком кипенно-белое лицо, окровавленные, страдальчески изогнутые губы.

— Как дела, герой? — нарочито бодро спросил Горчаков.

Венка устало прикрыл глаза:

— Не так чтобы очень и не очень чтобы так…

— Мужайся, друг.

— Не столь мужаюсь, сколь пужаюсь. — Венка закашлялся, розовый пузырь вздулся у рта и лопнул, засеяв желтеющую щеку кровяными брызгами.

Мохов достал из кармана серебряные часы-луковицу, сдвинул на лоб кубанку:

— Нда…

Маеда Сигеру кивал, как фарфоровый китайский божок:

— Не хорсё. Очинно не хорсё.

Отозвав Горчакова, он сказал по-английски:

— Скверно. Теряем самое дорогое — время.

— Сейчас выступаем.

— А бедный юноша?

— Повезем дальше. Не бросать же его.

— Двигаться с прежней скоростью мы не сможем…

— У раненого кровотечение. Тряска его убьет.

— Весьма прискорбно. Но лучше погибнуть одному, нежели всем. Промедление нас погубит, приказ командования останется невыполненным.

— Ваши предложения? — накалялся Горчаков. — Конкретно.

— Я ничего не предлагаю, — отчеканил японец. — Я требую решить проблему немедленно. Вы командир…