Застывшее время

После молчаливого обеда, состоявшего из бычьей печени с луком – Фред был бледен, но вполне приветлив; он медленно жевал, глядя на Стеллу с необъяснимым выражением лица, – Луиза проводила подругу на станцию. Чувствуя приближающуюся разлуку, обе неловко замялись и принялись спрашивать друг у друга о семьях. Выяснилось, что у каждой ничего не изменилось.

– Они вообще не меняются, правда?

– Меняются, наверное, только мы не замечаем.

– По крайней мере, тебе не приходится противостоять целой куче народа.

– А я как раз хотела сказать – зато у тебя приятное разнообразие.

После отъезда Стеллы Луизе стало совсем тоскливо. Моя лучшая подруга, с грустью думала она. Точнее, единственная. Может, она просто не умеет дружить? Конечно, у нее есть Майкл. С другой стороны, они не совсем друзья: скорее, играют в некую игру, правила которой он знает лучше ее. К тому же его искреннее восхищение делает эти отношения довольно-таки тепличными. Она надеялась подружиться с Джеем, однако по возвращении из гостей выяснилось, что тот спит в комнате Эрнестины. Он больше не читал ей стихов, не ласкал ее грудь; вообще старался избегать или отпускал насмешливые замечания, как бы ни к кому не обращаясь, явно предназначенные для нее. А Эрнестина, как всегда излишне шумная и болтливая, хвасталась направо и налево – дескать, единственная женщина в труппе, у которой есть любовная связь. Сутки, проведенные со Стеллой, еще яснее дали понять, как ей не хватает подруги. Пожалуй, даже скучную «военную» работу можно потерпеть, если устроиться вместе.

Тут Луиза почувствовала, что в горле саднит. Вечером она слегла с температурой, пропустила три следующих спектакля «Марии Мартен», за что ее в итоге и уволили.

* * *

Миссис Криппс и Тонбридж сидели на предпоследнем ряду в темноте; сзади доносилось тяжелое дыхание и прочие красноречивые звуки. Смотрели «Кинг-Конга». Покосившись на Тонбриджа, миссис Криппс поняла, что тот всецело захвачен сюжетом. Ей самой фильм показался ужасно глупым – огромная горилла влюбляется в кинозвезду, бред какой-то! Она бы предпочла настоящее, хорошее кино с Робертом Тейлором или Кларком Гейблом. Или, к примеру, мюзикл с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. И все же, когда он пригласил ее в кино, она согласилась не раздумывая. Ей хотелось свидания, возможности сидеть рядом в темноте и чтобы никто не знал, где они. Она нарядилась в самое лучшее: красное зимнее пальто с лисьим воротником (кончик просовывался прямо в морду и закреплялся зубами), темно-коричневая велюровая шляпка с фазаньими перьями и горчичного цвета лентой (как только она села, ее попросили снять головной убор, и теперь ей было ужасно жарко – на коленях не хватало места для шляпы и меха). К тому же она надела лучшую сатиновую блузку – нежно-голубую, и ей совсем не улыбалось в ней пропотеть. Обезьяна ломала какой-то небоскреб. Она тихонько охнула, в надежде, что он ее обнимет, однако он лишь протянул руку и похлопал ее шляпу. Надо признать, он не особенно торопится, подумала она.

– Это всего-навсего сказка, – прошептал он.

Ее лицо блеснуло в темноте – не разобрать, успокоилась или нет.

А что, если он возьмет ее за руку? Один раз не вышло – помешала шляпа. Он попробовал еще раз – кажется, удалось. Правда, шляпа скатилась куда-то вниз, но она не обратила на это внимания. Пухлые мягкие пальцы обняли его ладонь – он мог легко сжать их, даже не чувствуя костей. Вся она была мягкая, сдобная; при мысли о приятных на ощупь округлостях его старый «моторчик» застучал еще сильнее.

– Это всего лишь горилла, – шепнул он; хотел было добавить, что не подпустит к ней гориллу, но передумал – не хотелось выглядеть чересчур сентиментальным.

После фильма она подняла с пола шляпу, и они вышли в холодную, сырую темень. Впрочем, она была только рада: в ее представлениях леди не потеют. Он пригласил ее в лучшее кафе, где пирожные стоили по три пенса за штуку, а блюдо с печеньем (плюс джем и маргарин) – целых девять.

Неплохой фильм, заметил он, и она покладисто согласилась. Он был в штатском: темно-синий костюм в тонкую полоску, широковатый в плечах, и нарядный галстук. В кафе оказалось жарко: окна затемнены, так что свежий воздух не поступал. Зато здесь она могла снять пальто и мех. Печенье оказалось довольно жестким.

– До вашего далеко, – быстро сообразил он.

– Еще бы, – ответила она, потягивая горячий, слабый чай. Если б не война, она отослала бы его обратно на кухню.

Им всегда было трудно поддерживать разговор за едой. Как правило, во время его бесчисленных перекусов она сидела и смотрела, как он ест – и ведь ни грамма не поправился, костлявый, как и прежде!

Чувствуя напряженность, он заговорил о войне: высказал свое авторитетное мнение о японцах и американцах.

– Помяните мое слово, ничего хорошего из этого не выйдет. И не стоило мистеру Черчиллю обещать, что мы их тут же поддержим. «В течение часа», сказал он. По-моему, это уж слишком.

– Пожалуй.

Ей наскучили разговоры о войне и о странах, которые, по ее мнению, лезли куда их не просят.

– С другой стороны, мистер Черчилль знает, что делает.