Затерянные в смерти

Реабилитационный центр Хоуп-Спрингз находился в Онли, еще одном пригороде Вашингтона, очень отдаленном – не меньше двадцати миль по Джорджия-авеню от границы города. Я планировала попасть с Джорджтаун-роуд на шоссе И-270, затем двигаться по Белтвэй в сторону Джорджии, затем к северу. На машине дорога занимала примерно полчаса. А на своих четырех…

Ну ладно, нечего тут долго раздумывать. Просто ставь одну лапу впереди другой. Собаки могут преодолевать огромные расстояния – об этом все время говорят – им просто надо положиться на свое чутье. А у меня было не только чутье, но еще и отличное знание географии округа Монтгомери, приобретенное за много лет поездок с клиентами, желавшими осмотреть предлагаемую недвижимость. Итак, на старт! Я тронулась в путь, сразу перейдя на уверенный галоп.

Но на углу Йорк и Кастер пришлось притормозить: послышался гудок машины, спускающейся с холма. Я резко сдала вправо и оказалась во дворе Гивензов. Что-то заставило меня задержаться там, вместо того чтобы бежать влево – навстречу своему спасению. Какая-то тревожащая мысль в глубине сознания, которую я никак не могла уловить. Пока не повернула направо, не пробежала по небольшому переулку и не оказалась – и как это могло случиться? – прямо перед домом Моники Карр.

А стоит только помянуть дьявола… Дальше сами знаете. В воскресенье бывший муж Моники Гилберт забирал близнецов. И что бы, вы думали, делала Моника в этот единственный полноценный выходной, когда рядом не крутились двое сорванцов? В единственный день, когда можно было делать все, что угодно? Пошла по магазинам, поехала кататься на машине, отправилась в музей, в кино, в гости к друзьям, на свидание, в конце концов? Нет, она осталась дома, чтоб довести до полного совершенства свой и без того совершенный до безобразия сад. Кругом цветы, никакой травы – для травы отводился задний двор, который она покрывала изумрудно-зеленым ковром. Сад был прекрасен. Хотелось бы мне сказать, что сад Моники чересчур претенциозен, слишком прямолинейно спланирован, напоминает пародию на сельский пейзаж или является слишком явным выражением эгоизма и самодовольства. Но ничего этого не было и в помине. Одиннадцать месяцев в году он был прекрасен, как картинка в журнале, а в тот единственный месяц, когда находился не в лучшей форме, тоже был «по-зимнему очарователен».

Моника как раз была в саду – ощипывала верхушки у рудбекий, облачившись в шорты цвета хаки и майку без рукавов, отлично демонстрировавшую ее загар и стройное, поджарое тело. Я сидела на тротуаре и смотрела на нее сквозь окружавший сад кованый забор, когда вдруг с удивлением обнаружила, что непроизвольно издаю рычание. Неужели я могу быть злой собакой? Как интересно! Я решила поэкспериментировать и оскалила зубы. Упс! Я тут же отметила, как внутри нарастает агрессия.

Я почувствовала, что в доме зазвонил телефон, еще до того, как это услышала Моника. Бросив на землю садовые ножницы, она поспешила внутрь, и именно в этот момент я решила, что не стоит упускать шанс. Шанс на что? Мускулистое и стремительное собачье тело, внутри которого помещался теперь мой мозг, не умело планировать далеко вперед.

Надо просто попасть в сад – благо ворота открыты. Внутри не было никого с интересным запахом. Видимо, белки и бурундуки, увидев все это леденящее душу великолепие, быстро убирались восвояси. У Моники в саду было все. Цветы, какие только можно представить себе в августе, – гайлардия, маргаритки, астры, шалфей, космея и еще десятки видов, названия которых я не знала. Все это было аккуратно рассажено с учетом правил колористики, все было живым и пышным. Меня особенно привлекло идеальное сосуществование низенькой вербены и напоминавшего перышки кореопсиса – удивительное сочетание фиолетового с желтым. Так просто и так красиво. Надо было немедленно все это уничтожить.