Затерянные во времени (СИ)

— Не, милорд, никого почти не видела. Мало кто путешествует зимой. Был тут один отставший от каравана… он сейчас живёт на втором этаже. Хорошо бы у него правда было столько денег, как он говорит, потому что тратится он как король. Вот и всё. Вы самый странный путник за последнюю неделю, — Грета уткнулась носом в рукав и хихикнула.

— Может, странствующие рыцари или бродяги? Цыгане, знахарки?

Грета яростно замотала головой.

— Нет, милорд, никого такого. Таких людей хозяин на порог не пустит, да и в округе если б и были они, я бы знала.

Дезмонд задумчиво отхлебнул кислого эля

— Вы кого-то ждёте, милорд?

— Да… брата, которого никогда не видел.

Он усмехнулся.

Глаза девушки полезли на лоб.

— Ну, если бы тут был ещё кто-то похожий на вас, я бы точно заметила, милорд.

— Хорошо, Грета… спасибо, — он пододвинул к ней монету, — я могу снять у вас комнату?

Грета спрятала монету в карман передника и поспешно огляделась, проверяя никто ли не заметил этого.

— Да, милорд, но это за отдельную плату, — уточнила она. — Поговорите с хозяином.

Дав ей знак рукой, что не желает больше ничего, Дезмонд снова уткнулся носом в кружку, возвращаясь к безрадостным мыслям.

Дезмонду осточертел этот мир. Ему осточертели его законы, его люди и его погода. Ему осточертели звёзды, которые метались по небу в каком-то безумном танце, изменяя своё положение каждую ночь. Ему осточертели трусливые мужчины и их развратные женщины. Осточертел вечный дождь и размытые дороги. Ему, пожалуй, впервые за несколько сотен лет осточертели постоянные трактирные драки и, что определённо было нехорошим знаком, ему осточертела вечная тряска в седле его вечного спутника вороного жеребца Нострада.

Чем больше таскался он по грязным дорогам, тем сильнее погружался мыслями в прошлое и за последние недели уже успел забраться так далеко, как не случалось с ним ещё никогда. Впервые за добрых четыре сотни лет, а то и больше — Дезмонд в последнее время всё чаще сбивался со счёта — он вспоминал Аркан и Луану, с её нежными руками и кротким взглядом.

Тогда, когда мир его рухнул, и из наследника древнейшего дома в империи он превратился в изгоя, ему казалось, что мир, обошедшийся с ним так несправедливо, должен быть уничтожен. Он готов был сделать всё, чтобы империя перестала существовать, хотя и не понимал толком, за что ненавидит её и что будет потом, когда он добьётся своего.

Теперь, глядя на погрязшие в варварстве миры, он понимал, насколько ошибся.

Он думал, что Империя отнимает у людей свободу. Он думал, что, уничтожив сложившийся порядок, позволит людям жить так, как они хотят на самом деле.

Свободы не было. Везде за пределами ордена царил хаос. Жестокость и нищета стали нормой там, где раньше цвели сады, и только одно осталось неизменным — равнодушие людей друг к другу.

За всё время, что он провёл на планетах, каждая из которых жила теперь своей собственной жизнью, он не видел ничего похожего на свой родной дом. Почти везде были забыты не только порядок, но и наука. Учёных сжигали теперь на кострах так же, как когда-то обвинённых в ведовстве. На каждой новой планете Дезмонду приходилось прятать корабль, потому что теперь никто не принимал его за бога, сошедшего с небес — только за дьявола, вышедшего из преисподней.

Дезмонд много думал об инквизиции и о том, что сказал Аэций. «Эцин и Инквизиция — суть одно». Сначала он не понимал. Он ненавидел Эцин, но Эцин всегда в его голове олицетворяли порядок и благополучие. Для него, как и для многих в Империи, они были жестокими воспитателями, охранниками и иногда тиранами. Но Дезмонд не мог понять, как воспитатель может казнить своих учеников.

Не мог понять тогда, когда ещё жив был Аркан. Не мог понять и теперь, когда обычная жестокость Эцин превратилась в непонятное кровавое безумие.

Костры горели везде. Будто эта идея пришла кому-то в голову в один миг, и инквизиция стала расползаться по множеству планет гигантским осьминогом. Даже там, где ещё оставались следы науки, горели костры.

Тем большее значение имело теперь то, что пытался сделать Аэций.

Те миры, куда они успевали добраться, подписывали договор. Это было сложно, потому что нужно было всякий раз найти того, кто может говорить от лица всей планеты, а многие из прежних колоний оказались разбиты на отдельные королевства и государства.

Частенько власть захватывал кто-то из древних — как называли теперь рождённых в Империи. Саму же Империю, там где память её ещё была жива, называли Империей Тысячи Солнц, напрочь забыв её настоящее имя.

Дезмонд вздохнул и встал, оставив кружку на столе. Он направился было к стойке, где дремал, приоткрыв один глаз, трактирщик. Пола его плаща описала красивый полукруг, когда он вставал. Слуга, проходивший мимо, не успел увернуться, и когда ткань хлестнула его по лицу, отскочил в сторону, причём не в ту. Горячее и густое содержимое глиняной миски тоже описало полукруг, после которого равномерно распределилось по чёрному шёлку рубашки рейнджера и некогда белой ткани рубашки слуги.