Затерянный исток

Иранна, будто силясь не сболтнуть лишнего, без улыбки распрощалась с неназванным женихом. За ее спиной, излучая знакомый всем девицам двора хищнический взгляд, скалился почти выздоровевший от многочисленных ран Арвиум, недобро взирая на названного брата и, против обыкновения, ничего не говоря. Иранна понимала, как он алчет вскочить на коня и продемонстрировать свое мастерство военачальника, приструнив окрестные земли и загладив предыдущую неудачу. Чтобы город встречал его всплесками криков и цветами, брошенными под копыта скакунов. Но все внимание правящей семьи всецело было обращено на их сына, хотя прошлые годы медлительный Галла, способный отвечать на насмешки лишь ядовитыми обрывками фраз, был в тени выразительного Арвиума, который бравировал большими силой, быстротой и сообразительностью. Потенциал воспитанника царской четы впервые оказался не востребован, и он с каким-то потусторонним ужасом ощутил себя не у дел. Хотя прежде был убежден, что Оя благоволит ему, пусть исподволь, порой даже в обход Сина.

Галла не признавался сам себе, насколько бессильно завидует Арвиуму. Он пытался привлечь внимание к себе эксцентричными выходками вроде желания стать жрецом, которые лишь раздражали Сина, а Ою провоцировали на небрежную ласку. Оя жалела сына, убежденная, что его ранила история с Ташку, необычным мальчиком, не способным сладить со сверстниками (что мало его заботило). Младший сын до сих пор побаивался мать, которая, невзирая на свою несомненную нежность, никому не давала спуску, но так часто цепенела перед Сином, куда менее цельной натурой. Галле больно было смотреть, как порой ее здравомыслие тонуло в упертости отца, а она не могла пойти дальше заискивающих предложений. Хотя весь город считал ее если не своей главой, то уж точно потайным лидером, влияющим на ход дел посредством других.

Арвиум скрестился взглядом с Иранной. Его опалил ее убежденный в собственном всеведении непререкаемый взор насмешки. Она первая, невзирая на несомненное желание оказаться с ним в своем чертоге, приветствовала его низложение… Очередной воздушный образ юной девы, вслед за Аминой, оборотился в констатацию чужой жажды высокого положения. Тем сильнее хотелось заполучить их всех, забраться на самый верх человеческих конструкций и самому уже диктовать всем этим спесивицам, как им вести себя и с какой последовательностью раздеваться. Чтобы они, как в мифах Сиппара, годами смиренно ждали своих избранников несмотря ни на что и не смели предпочесть кого-то другого.

Выходил из толпы Арвиум размашистыми шагами и не остановился, даже больно задев в плечо опоздавшую Амину, вслед за которой несся Этана.

24

Жемчужное разноголосие осеннего рассвета потревожила притихшая процессия. В синие ворота города, простирающиеся до небес, на телеге, запряженной породистым скакуном, ввезли разодранное тело Сина. Оя, которой едва ли не впервые изменило самообладание, скатилась с лестницы, ведущей во дворец, упала на колени и заголосила подобно плакальщицам для высокопоставленных чиновников. Дыхание царицы заблудилось, споткнулось. А свет разом выцвел, обесценился.

Бредущий за телегой люд молчаливо раздумывал. Взобравшись на престол, Син не предался чревоугодию и разврату, а ограничил жертвоприношения и роскошь в кругах элиты. Не в пример многим он не забыл, откуда возник сам и чьим ставленником выступал. Одна половина населения обожала его за открытие Домов табличек и расширение прав, задокументированных писцами. Другая, малочисленная, фыркала, не признавая правителя, который даже не казнил никого в свое удовольствие и не устраивал публичные порки в назидание другим. Последние годы Син жил в страхе, что начнется междоусобица – сопровождала его будто вечная зима с ее пронзительными ветрами. Что-то надломилось в нем и унесло те вспышки завороженности, которые он умел испытать, будучи молодым и впервые переживая шквал уникальных событий.

Лахама, упустившая начало сцены, с трудом подняла размякшую Ою и остервенело воззрилась на Арвиума, безучастно наблюдающего за происходящим.

– Заговорщики из Сиппара изуродовали его! – закричала Оя, когда тело Сина внесли во дворец.

– Опомнись, царица! – прервал ее Арвиум, уже успевший переброситься парой фраз со свитой царя. – Его погубила его неуемная жадность. Видно ли, два раза собирать дань с одного племени!

Оя, очарованная Арвиумом – ребенком, озорным, сообразительным заводилой, с трудом перевела на него затуманенный горем взгляд. В этот миг, пронзенный крушением всего, что было для нее свято, она неразборчиво ощутила, что его первоначальное стремление к удовольствиям произросло в непомерную жажду утверждения себя, ранее выраженную лишь в задорном помыкании друзьями. И стремление это теперь, после смерти Сина, обрушится на нее. Лахама, предостерегающая от этой нежданной опасности, заговоренным образом оказалась права. Но Лахама раздражала Ою своими измышлениями об идеальном устройстве города, мешая жить в настоящем, по накатанной, и царица не желала слушать ее.