Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул

— Подайте мне полевой бинокль, Мэлоун, — строго сказал профессор.

Я выполнил его просьбу.

— Мы снова вверяем себя в руки той Силы, которая нас создала! — громогласно заявил Челленджер и с этими словами швырнул бинокль в окно.

Не успел упасть последний осколок стекла, как мы почувствовали, что в наши раскрасневшиеся лица ударил сильный и сладостный поток ветра.

Не знаю, как долго сидели мы в тишине, изумленные происходящим. Затем, словно во сне, я снова услышал голос Челленджера.

— Мы опять вернулись к нормальным условиям! — воскликнул он. — Мир очистился от отравленного пояса, но мы единственные на Земле, кому удалось при этом спастись.

Глава V Мертвый мир

Я помню, как мы сидели на стульях, жадно упиваясь сладким влажным юго-западным бризом, который нес в себе морскую свежесть, дергал муслиновые[162] занавески и охлаждал наши разгоряченные лица. Сколько же мы просидели вот так! Никто из нас потом так и не смог точно вспомнить этого. Мы были потрясены, мы были в замешательстве, в каком-то полубессознательном состоянии. Мы собрали всю свою отвагу, чтобы встретить смерть, и эта пугающая и неожиданная новость — что мы должны продолжать жить, после того как уже не стало расы, к которой мы принадлежали, — была воспринята нами буквально как физический удар и совершенно обескуражила нас. Но постепенно приостановленный механизм заработал снова, шлюзы памяти опять открылись, и мысли стали связными. Мы увидели с ясной, безжалостной четкостью связь между прошлым, настоящим и будущим — жизнь, которой мы жили, и жизнь, которой нам предстоит жить дальше. В тихом ужасе мы смотрели друг другу в глаза. Вместо радости, которую должны были ощутить люди, совсем недавно избежавшие неминуемой, казалось бы, смерти, нас захлестнула ужасная волна глубочайшего уныния. Все на Земле, что мы так любили, унес огромный, бесконечный и неведомый океан, и вот мы остались покинутыми на пустынном острове, без друзей, без надежд, без ожиданий. Несколько лет мы будем блуждать, словно шакалы, среди могил, пока нас самих не настигнет запоздалая и одинокая смерть.

— Это ужасно, Джордж, ужасно! — с мучительными рыданиями выкрикнула леди. — Лучше бы мы умерли вместе со всеми! Ну зачем ты только спас нас? Такое чувство, что это мы умерли, а все остальные остались живы.

Челленджер сдвинул густые брови и сосредоточенно думал над чем-то, не выпуская из своей огромной волосатой лапы протянутую руку супруги. Я заметил, что в тяжелые моменты она всегда тянула к нему руки, как ребенок протягивает руки к своей матери.

— Не будучи фаталистом до такой степени, чтобы покорно подчиняться судьбе, — сказал профессор, — высшей мудростью я всегда считал способность принять сложившиеся обстоятельства и приспособиться к ним. — Он говорил медленно, и его громкий голос дрожал от переизбытка чувств.

— А я не принимаю этого, — твердо сказал Саммерли.

— Не думаю, что это хоть что-то меняет, — заметил лорд Джон. — Вам придется принять это, сопротивляясь или смирившись; так какое тогда может иметь значение, хотите вы принять это или нет?

— Не припоминаю, чтобы кто-то спрашивал нашего разрешения перед тем, как это все началось, и не думаю, что нас спросят сейчас. Так какая же разница, каково наше мнение?

— В этом и состоит разница между счастьем и страданием, — сказал Челленджер; он выглядел рассеянным и продолжал поглаживать руку супруги. — Вы можете плыть по течению со спокойными сознанием и душой, либо бороться с ним, уставшие и разбитые. Все это выше нас, поэтому стоит просто смириться и прекратить рассуждать об этом.

— Но что же нам тогда вообще делать с нашей жизнью? — спросил я, в отчаянии взывая к голубым и пустым небесам. — Что, например, делать мне? Газет уже нет, и моему призванию нет применения.

— Охотиться больше не на кого, армии тоже не существует, поэтому и моей карьере пришел конец, — сказал лорд Джон.

— Да и студентов больше не осталось, так что и моя профессия никому не нужна! — воскликнул Саммерли.

— А вот у меня по-прежнему есть мой муж и этот дом, и я могу благодарить небеса за то, что моя жизнь продолжается, — сказала дама.

— И моя жизнь по-прежнему имеет смысл, — заметил Челленджер, — ведь наука жива, а эта катастрофа сама по себе предоставит нам множество увлекательнейших вопросов для исследования.

Он распахнул настежь окна, и мы замерли, всматриваясь в безмолвный и неподвижный пейзаж.

— Дайте-ка подумать, — продолжал профессор. — Вчера было около трех, или немного больше, когда мир окончательно вошел в отравленный пояс и был полностью поглощен им. Сейчас девять. Вопрос состоит в том, когда именно мы вышли из него?

— На рассвете воздух все еще был очень тяжелым, — сказал я.

— Даже позже, — отметила миссис Челленджер. — Еще в восемь я ощущала такое же удушье, как и в самом начале.