Затянутый узел

Я разозлился. А я еще намеревался убедить Элиаву, что лучшего начальника горотдела милиции, чем Абулава, ему не найти, и хотел, чтобы Абулава, именно он, задержал убийцу, когда наступит развязка.

— Правильно сделаете! — сказал я.

Абулава открыл дверь и вышел.

Сумма выплаченного главным врачом долга не давала мне покоя.

Почему две тысячи, а не тысяча девятьсот? Примерно сто рублей Давиташвили выплатил еще при жизни Долидзе. Давиташвили был не тем человеком, который разбрасывается деньгами. Он не стал бы дарить семье Долидзе ни одной копейки, а тем более сто рублей. Но существовала расписка на две тысячи. Чем дольше я думал, тем очевиднее казалось это противоречие.

Георгий Долидзе был дома.

— Не ждали? — спросил я.

— Конечно нет, — ответил он. — Заходите, пообедайте с нами.

— Спасибо за приглашение. Поговорим здесь, на террасе. Когда Давиташвили возвратил долг?

— Вчера. — Георгий занервничал. — Я все рассказал вашему капитану.

— Сколько он возвратил?

— Две тысячи.

— Какими купюрами?

— Сторублевыми.

— Придется показать их мне.

— Зачем?

— Не задавайте глупых вопросов! Несите деньги.

— Пожалуйста, — невозмутимо сказал Георгий и ушел в комнату.

Теперь настала моя очередь занервничать. Какую сумму он принесет? Те ли это будут деньги, которые возвратил Давиташвили? В таком доме, как этот, всегда найдется пара тысяч рублей любыми ассигнациями.

Георгий отсутствовал пять минут — слишком долго, чтобы вытащить даже из тайника принесенные главным врачом деньги. Он вернулся в некотором замешательстве и протянул пачку сторублевых.

— Сколько здесь? — спросил я.

— Тысяча шестьсот, — ответил он. — Четыреста я уже потратил.

— На что?

— Мало ли на что?! Деньги мои. На что хочу, на то и трачу.

— Придется припомнить.

— Купил кожаную куртку.

— Еще одну?

— Да, еще одну. А что?

— У кого?

— У спекулянта..

— Когда?

— Сегодня утром.

— Георгий, ваше вранье мне изрядно надоело.

— Вы мне тоже надоели! Приходите в дом, когда взбредет в голову. Поесть человеку не даете. Сколько можно?! В конце концов, вспомнили бы о том, что мы пострадавшие! Я на вас жалобу напишу.

Я бы сдержался, если б он не размахивал руками перед моим носом и не брызгал мне в лицо слюной. Я схватил его запястье.

— Ты, жалкий врун, немедленно неси сюда справку, если не хочешь, чтобы я сейчас же отволок тебя в милицию.

— Какую справку? О чем вы говорите?

— Ту, которую главный врач больницы дал тебе, мерзавцу, в счет отцовского долга. Ту, которую ты собрался представить в институт как свидетельство того, что год работал санитаром.

— Не знаю я ни о какой справке!

— Ах, не знаешь! — Я потащил его к лестнице. — Идем, мерзавец! Сейчас весь город увидит, как сына Долидзе волокут в милицию. И не только увидит, узнает за что!

— Не надо меня тащить! Отпустите руку!

— Не надо так не надо. Где справка?

— У меня, у меня. Отпустите же руку!

Этот подонок держал справку при себе. Он вытащил ее из кармана джинсов.

Спускаясь по лестнице, я услышал скрип двери и вслед за ним голос Георгия:

— Иди в дом, девчонка!

Его внезапно прорезавшийся баритон звучал грубо и властно, как и подобало голосу главы семьи Долидзе.

Маро Тбилели я нашел в комнате медсестер. Она стояла у окна и плакала. Это была миловидная брюнетка лет тридцати.

Маро знала, что Давиташвили подозревается в убийстве. Впрочем, об этом наверняка знал весь город.

— И что же, вы верите в виновность Давиташвили? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она, утирая слезы марлевым тампоном. Мокрый носовой платок она сунула в карман халата.

Маро наверняка придала преувеличенное значение ночи, которую она провела с Давиташвили. Эта ночь с четырнадцатого на пятнадцатое октября, должно быть, породила в ней уверенность, по крайней мере надежду, что их отношения станут прежними. Он же провел ночь с Маро, скорее всего, пожалев ее. Тем горше было разочарование Маро, когда она все поняла. А если между ними состоялось объяснение и Давиташвили заявил ей об окончательном разрыве? Ничего, кроме озлобления, это не могло вызвать в женщине. Я допускал, что Маро просто-напросто оговорила Давиташвили.

— Вы решили отомстить Давиташвили? — спросил я.

— Так получается, — ответила она.

— Значит, четырнадцатого числа вы не видели, как он ушел из сада?

— Видела. Все, что я рассказала, правда.

— И вы видели, как Давиташвили шел по улице Лермонтова?

— Да.

— Он завернул в какой-нибудь двор?

— Не знаю. Исчез вдруг.

— В каком месте?

— За газетным киоском.

— В какое время это было?

— Без четверти одиннадцать.

— Вы посмотрели на часы?

— Да. Я переживала, что кто-нибудь увидит меня. В нашем городе женщине находиться в поздний час одной на улице считается неприличным.

Я вспомнил, что капитан Абулава сказал: «Он быстро избавился от нее», — и спросил Маро:

— Вы не полюбопытствовали, что Давиташвили делал в саду — отдыхал, ждал кого-то?

— Он сказал, что ждет Долидзе.

— Вы хорошо это помните?

— Я помню каждое его слово.

— Вы не поверили ему?

— Нет. Мне показалось, что у него свидание с женщиной.