Обе версии требовали проверки и доказательств. Доказательствами пока мы не располагали. Прежде всего мы должны были с абсолютной точностью установить, что Якушев и Саня — одно лицо. Этим занимался Бестемьянов.
Я позвонил Каневскому. Накануне я отдал ему на экспертизу записную книжку Игнатова.
— Марк Ильич, удалось определить время, когда Игнатов записал телефон Якушева? — спросил я.
— Давность записи примерно три года, — ответил Каневский вялым голосом. — Заключение печатают.
— Что-нибудь случилось?
— Нет. А что?
Голос у вас сегодня необычный.
— А-а! Неважнецки себя чувствую. Давление. Погода неподходящая для стариков.
Я вспомнил, что Шталь привез Игнатову резерпин, когда у того повысилось давление, и сказал:
— Резерпин не пробовали принимать?
Каневский печально усмехнулся:
— Мне давно, между прочим, ничего не помогает. Спасибо вам за внимание, Сергей Михайлович. Заключение подошлю минут через десять.
Погода не благоприятствовала сердечникам и гипертоникам. Многие наши сотрудники старшего поколения болели, и это было привычным. Но от разговора с Каневским мне стало грустно. Как и Самарин, он пошел на войну семнадцатилетним мальчиком. Я видел фронтовые фотографии Каневского и с трудом признал его в бравом лейтенанте с орденами и медалями на груди. Помнится, он сказал как-то: «Между прочим, спали где попало — на снегу, под дождем. Хоть бы что! Ничего нас не брало». А теперь его «брала» погода.
Зазвонил телефон.
— К тебе можно зайти? — спросил Бестемьянов.
— Заходи, Андрей.
Капитан милиции Бестемьянов был чуть старше Хмелева. Ему недавно исполнилось тридцать. Но на Петровке он служил почти столько же, сколько я. В управление он пришел после армии. Бестемьянов принадлежал к числу людей, которые знают, как приобретать знания. Он все время учился — сначала во Всесоюзном юридическом заочном институте, потом в Академии МВД СССР. Я бы очень удивился, узнав, что он завершил свое образование.
— Привет, — сказал Бестемьянов, входя в кабинет.
— Привет, привет. Располагайся за хмелевским столом, — сказал я. — Слушаю тебя внимательно.
— Хмелев попал в десятку. Таксист опознал Якушева. — Он сделал паузу и хитро улыбнулся: — Козявку тоже.
— Козявку каким образом?
— Достали фотографию. В университете на факультете журналистики. Козявка — Ильин Михаил Михайлович, студент третьего курса дневного отделения.
— Ну этого Хмелев не простит себе.
— Нечего самоедством заниматься. Он и так сделал колоссальное дело. Но это не все. Достали фотографию третьего — Рудика, Рудакова Арнольда Александровича, администратора областной филармонии.
Бестемьянов пытливо смотрел в мои глаза. Что-то не по себе мне стало от этого взгляда. Капитан знал о наших с Хмелевым разногласиях в оценке показаний и поведения Нелли. Неужели я так безнадежно отстал от идущей вперед семимильными шагами жизни, что не могу правильно судить о поступках представительницы молодого поколения? Хмелев не однажды говорил, что нас с ним разделяет в понимании каких-то вещей и явлений целая эпоха. А ведь он родился всего на двенадцать лет позже меня. Мне очень не хотелось ошибиться в отношении Нелли. Это была бы не столько служебная ошибка, сколько иная, человеческая, что ли, которую исправить нельзя.
— Фотографию девушки тоже нашли? — осторожно спросил я.
— Нет, но найдем. С каким предложением выйдем к начальству?
— Искать дальше. Никого из четверки не трогать. Мне кажется, у них есть соучастники.
— Мне тоже так кажется. Позвони Самарину. Может, он нас примет.
Генерал принял нас в ту же минуту. Выслушав доклад Бестемьянова и мои соображения, он сказал:
— Предложение принимаю. Только искать без суеты и торопливости. Но не забывать о сроках.
— Ясно, товарищ генерал, — сказал Бестемьянов.
— Что у тебя с фотороботом? — обратился Самарин ко мне.
— Пока никто не опознал.
— Пока! А сроки? Или фоторобот плохой, или вы плохо работаете. Может быть такое, чтобы никто во всей Москве не опознал человека?! Даю тебе сутки, и ни часа больше. — Самарин взглянул на часы и сделал пометку на перекидном календаре. — Завтра в тринадцать двадцать жду тебя с докладом. Свободны.