Затянутый узел

— Несмотря на ухищрения, я ничегошеньки не добилась, — сказала Миронова. — Я угнетена. Все трое говорят одно и то же, только разными словами. О лесозаготовках не говорили, потому что их не спрашивали. Подробностей не знают, потому что всем занимался Игнатов, а они были приглашенными. Они безоглядно верили Игнатову, потому что знали, его как исключительно порядочного человека, который никогда не нарушал закона. Отпуска они проводили в Архангельской области не потому, что предпочитают лесозаготовки полноценному отдыху, а потому, что каждый думал, как лучше обеспечить семью, детей. Соблазн заработать за лето две-три тысячи рублей для семьи был выше эгоистических забот о собственном здоровье. Игнатов приглашал их не потому, что нуждался в помощниках — помощников он мог найти сколько угодно, — а потому, что они были друзьями. Зарабатывая сам, он и им дал возможность заработать. И так далее. Фалина они практически не знают. Пили с ним однажды пиво, потому что его привел Игнатов. С Фалиным приятельствовал Игнатов, но не они. Второго января в половине одиннадцатого вечера они не были и быть не могли в доме Игнатова, тем более с Фалиным, потому что Шталь находился в это время у себя дома, а Маркелов — у Стокроцкого. И так далее. Единственная польза от допросов в том, что теперь я полностью убедилась в сговоре этих трех молодцов. Умны, но неопытны. Уж больно одинаково говорят. Надо ехать в командировку.

— Боюсь, Самарин не отпустит меня.

— Что поделаешь? Придется ехать бедной женщине одной. Зачем он вызывал?

Я рассказал.

— Да-а, — вздохнула Миронова. — Убийство, квартирные кражи, разбой, тяжкие телесные повреждения… И все же у меня такое ощущение, что вот-вот пойму, почему Игнатова повесили. Кажется, что-то нащупывается.

Видимо, наша совместная работа не прошла для Мироновой бесследно. Еще недавно она всецело находилась под влиянием своего начальника, прокурора Короля — мы его за глаза называли императором, — который любил повторять: «Факты, и только факты, все остальное от лукавого». Миронова не раз убеждалась, что кроме фактов в нашем деле необходимо уважать интуицию. Интуиция — значит смотреть пристально, внимательно. Это ведь тип мышления, предполагающий длительную работу ума, в итоге которой осознается истина.

Вошел Хмелев.

— Ты будешь смеяться, но он на самом деле Фалин, только не Леонард Романович, а Леонид Родионович. Федот, да не тот. Имеет две судимости. Обе за квартирные кражи. Прописан в Малаховке в доме престарелой бабушки. Родители умерли, когда он ходил еще в начальную школу. Нигде не работает. Получает пенсию по инвалидности, представив во ВТЭК фиктивные документы. Якобы травму ноги получил на стройке, где он когда-то работал. А ногу повредил на лесоповале, отбывая второй срок. Придавило стволом.

— Случайность?

— Да, случайность. Умышленная. Не хотел вкалывать. Его принуждали. Видимо, надеялся отделаться ушибами. А придавило сильно. Жаль, что не до конца. Третий месяц живет у метрдотеля кафе «Лада». Сорокалетняя разведенка, имеет однокомнатную квартиру около Курского вокзала на улице Чкалова. Наверно, потеряла голову — последний шанс выйти замуж. Ничего о нем не знает. Тоже считает его журналистом. Вот он, наш красавец. — Хмелев положил на стол фотографию для паспорта. Ничего примечательного в Фалине не было. Обычное лицо. Такие видишь каждый день и не обращаешь внимания. Но может быть, фотография не точно передавала его суть, раз он пользовался таким успехом у женщин..

— С кем из официанток он контактовал в Доме журналистов?

— Не с официантками, с единственным в ресторане официантом. Николай Воробьев, сорок седьмого года рождения, прописан в Москве по улице Гарибальди, разведен, живет один в двухкомнатной квартире, имеет судимость за хулиганство. Отбывал срок вместе с Фалиным в первый заход нашего красавца. Воробьев на хорошем счету в ресторане, как говорится, в порочащих связях не замечен.

Информация была заложена в память. Теперь осталось проанализировать ее. Но я не успел приступить к анализу. Позвонил Стокроцкий.

— Мы не могли бы встретиться? — спросил он. — Мы с Маркеловым у «Эрмитажа».

Я взглянул на часы. В моем распоряжении было семнадцать минут. В шестнадцать ноль-ноль меня ждал Самарин. Я колебался. Стокроцкий с Маркеловым не случайно пришли… Вряд ли, конечно, они решили сообщить что-либо важное лично мне. Но после допроса прошло достаточно времени, чтобы поразмыслить над своими показаниями…

— Я вам выпишу пропуск, — сказал я.

— А вы не могли бы выйти? Хотелось бы поговорить в неофициальной обстановке. Мы не задержим вас.

— Сейчас спущусь.

Стокроцкий и Маркелов стояли у «Эрмитажа». Они даже не соизволили перейти улицу. Пришлось мне ее перебегать.