Затонувший мир

Он неожиданно замолчал. Гул как-то вдруг умолк, и огромная людская лавина, не оставившая ни одного свободного места на песке, застыла в безмолвном молчании, устремив взор к морю. И Пэлем тоже повернулся туда, где на людей наплывали бесформенные дымные клубы жаркого марева. Они были уже совсем рядом, в какой-нибудь полусотне футов от них. Чуть опустив головы, стоящие впереди люди безмолвно глядели на вздымающиеся волны. От зеркала воды отражалось яркое, обжигающее взгляд, пульсирующее загадочное свечение, на фоне которого воздух на пляже сделался тусклым, а немые фигуры неподвижных людей походили на кладбищенские памятники.

Наискосок от Пэлемов, ярдах в двадцати перед ними, стоял высокий человек с сосредоточенным и спокойным взглядом, его борода и высокий лоб не могли принадлежать никому другому.

— Шеррингтон! — закричал Пэлем. При этом он непроизвольно поднял голову и ощутил, как светлая точка опалила ему сетчатку…

Это было последнее, что он успел почувствовать, потому что в следующий миг толпа, охваченная единым порывом, смяла его и поволокла за собой в морскую пучину.

Перевод Д. Литинского

ГОЛОСА ВРЕМЕНИ

* * *

Джеймс Боллард ХРОНОПОЛИС

Суд был назначен на завтра. Часа, естественно, не знал никто. Скорее всего после полудня, когда сойдутся все действующие лица: судья, присяжные, прокурор… Может явиться и адвокат. Но он суетиться не станет — ведь исход дела предрешен, а всем известно, каково добираться до здания тюрьмы и суда, а затем до изнеможения ждать транспорт, который то ли будет, то ли нет, на жуткой станции под тюремными стенами, на ночь глядя…

Камера, к счастью, была с окном на юг, и Ньюмен Конрад зря времени не терял.

Дугу, по которой проходило солнце, можно было увидеть, только встав спиной к окну, но об этом никто не догадывался, а тюремщики были слишком глупы.

Конрад куском извести разделил дугу на десять равных отрезков — дневных часов, каждый из них — на двенадцать маленьких, и солнце, путешествуя по камере, показывало время.

Начинаясь на стене, цепочка белых отметок проходила по полу, железной кровати и поднималась по другой стене. Мысленно деля маленькие промежутки на пять частей, Конрад определял время с точностью до минуты.

Импровизированный циферблат требовал постоянной выверки, это помогало коротать время, но даже если пренебречь этим, часы давали немалые преимущества: едва край тени касался первой отметки, что означало четверть восьмого, Конрад, не жалея глотки, орал:

— Брокен, дружище, подъем!

И когда наконец раздавался истошный сигнал побудки, сержант уже вовсю лаял других тюремщиков. Разумеется все повторялось и по другим поводам: утренняя перекличка, приборка, завтрак и так вплоть до вечерней проверки. Конрад орал, а начальство неизменно выделяло Брокена как лучшего коридорного.

Беспорядок, возникавший в пасмурные дни, не давал сержанту забыть о преимуществах сотрудничества с узником, поэтому и держали его в лучшей камере, а сигарет он получал, сколько хотел.

Но все рано или поздно кончается: к обоюдному сожалению, день суда был назначен.

Отсиживать срок, возможно, придется в камере с окном на север. Исследования Ньюмена были далеко не закончены, а определять время по теням на дворе для прогулок представлялось чрезвычайно трудным.

Выход был один: попытаться самому уподобиться часам, регулируемым, скажем, пульсом или частотой дыхания.

С помощью сложной системы упражнений Конрад пытался развить у себя чувство времени, но шансов было маловато — ошибки оказывались удручающе большими, но он знал, что сойдет с ума, если не сможет в любой момент точно определить время.

* * *

К обвинению в убийстве его привело невинное поначалу увлечение.

Еще ребенком его интересовали странные круги с двенадцатью делениями на древних башнях и зданиях в старых кварталах города.

— Да ничего они особенного не обозначают, — объясняла мать, — просто так, украшения.

«Дурацкие украшения» — подумал он тогда.

Однажды в старом мебельном магазине, в ящике, где валялся всякий хлам, они увидели часы со стрелками.

— Одиннадцать… двенадцать… Что это значит?

— Ничего, — ответила мать, — ничего особенного. Почти бегом она увела сына и дала себе зарок не приходить больше на эту улицу. А про себя отметила: «Без пяти двенадцать, точно!»

* * *

Жила семья Ньюменов на краю огромного полуразрушенного города. Изредка Конрад ходил в школу, а чаще стоял с матерью в бесконечных очередях у закрытых лавок. Играл с детворой на железнодорожной станции, гоняя по рельсам ржавую платформу, устраивал командные пункты, взламывая двери пустующих домов. Так и шли неторопливо полные безделья годы, а время не имело ни смысла, ни ритма… и будущее казалось таким же бессмысленным и аморфным, как и настоящее.

Взрослеть Конрад не спешил, жил, как и все в этом мире: не задумываясь о будущем, не сожалея о прошлом.