Затонувший мир

Вот каким образом он в итоге очутился здесь, на судне береговой охраны, на грязной, ржавой посудине, погруженной на дно речной заводи, по которой, толкаясь шестом, вел свою плоскодонку, с трудом продираясь среди птичьих трупов, местный дурачок, в то время как по берегу, обвешанная птичьими перьями, бродила ненормальная старуха.

* * *

Прошло около часа. Криспин мерил шагами палубу, а женщина трудилась за домом. Один раз она появилась с большой бельевой корзиной, заполненной перьями, и вывалила их на деревянный стол рядом с террасой. Криспин прошел на корму и, пинком открыв дверь в конуру, служившую некогда камбузом, глянул в темноту.

— Ты здесь, Квимби?

Эта заплесневелая комнатка была местом приюта Квимби, который иногда приходил на судно в самое неожиданное время, рассчитывая, очевидно, что-нибудь подзаработать.

Не услыхав ответа, Криспин поправил ремни своей амуниции, взял ружье и двинулся к сходням, посматривая через плечо на другой берег, где теперь клубился в воздухе дымок костра. Перебравшись со скрипящих досок в моторку, он сразу очутился в густой мешанине мертвых тел. Сырые птичьи трупы устилали воду вокруг сторожевика тяжелым покрывалом. Распластанные крылья цеплялись за тросы и цепи, свисавшие с судна. Многие из птиц, очевидно, весили не менее пятисот фунтов. Криспин включил было мотор, но тут же понял бесполезность этой попытки и взялся за багор. С трудом преодолевая сопротивление мертвых тел, отводя намокшие крылья, расталкивая трупы, он с трудом выбрался на относительно чистую воду.

Командир районного штаба объяснял, что птицы — дальние потомки летающих ящеров, отсюда и взялась их слепая ярость и необъяснимая ненависть ко всем млекопитающим. Но Криспину их головы с закрытыми теперь глазами казались больше похожими на дельфиньи морды, в их скорбной умиротворенности проглядывало что-то человеческое, и каждая выражала нечто свое.

Утро было солнечным. Криспин пересек реку, минуя встречавшиеся тела птиц и ловя себя на странных мыслях. Он думал, что если бы кто-нибудь стал утверждать, что это совсем не птицы, а люди, ведомые и загубленные не свирепостью и безрассудным инстинктом, а беспомощные жертвы необъяснимой судьбы, то он, наверное, поверил бы и согласился.

На далеком речном берету трупы валялись в траве, блестели среди деревьев, как ангелы, павшие в последней битве, накануне Страшного суда.

Криспин приблизился к берегу и загнал моторку в небольшую бухту, оттолкнув несколько мертвых птиц, плававших в мелкой воде. Странно, что все они были голуби. И на сыром песке лежали голуби, огромные, зобастые, десятифутовой длины от головы до хвоста, как будто дремавшие с полуоткрытыми глазами. Осторожно, чтобы не замочить оружие и патроны, Криспин выбрался на сушу и двинулся к дому напрямик по траве, стараясь обходить трупы, но все равно наступая при каждом шаге на перья раскинутых крыльев.

Перед домом через канаву был перекинут деревянный мостик. Рядом, как знак, указующий путь, воздел крыло мертвый орел-альбинос. Он сохранил свои идеальные очертания и выглядел, как величественный мраморный памятник на громадном птичьем кладбище.

Криспин обогнул дом и увидел, что женщина раскладывает на дощатом столе перья для просушки. Слева от нее, за беседкой, как белое пламя, колыхались перья, закрепленные в раме, примитивно сколоченной из остатков деревянной терраски. Было видно, что все это сделано женскими руками. Дом старел, почти все окна были разбиты — последствие многократных птичьих налетов последних лет. Двор и огород были завалены мусором.

Женщина обернулась, и Криспина неприятно поразило отчужденное выражение ее лица. А он-то рассчитывал, что его боевой вид, патронташи, винтовка, шрамы на лице вызовут хотя бы уважение. Издали, через подзорную трубу, она казалась старухой, тем более что голова была совсем белой, но оказалось, что эти седые волосы такие же густые и пышные, как оперение упавших наземь птиц, и он понял, что ей чуть больше тридцати лет. Хорошая фигура, крепкие руки… А все другое так же запущено и неряшливо, как и ее владения. Никаких намеков на косметику, обветренное и обожженное солнцем лицо (а раньше, видимо, была очень недурна), длинное шерстяное платье, все в сальных пятнах, с обтрепанным подолом, стоптанные и ободранные босоножки.

Криспин застыл перед нею, внезапно ощутив, что его визит лишен смысла. На топорно сбитой раме и на дощатом столе сохли белые перья. Здесь он не владыка, и она отнюдь не покушается на его имущество, а просто птицы эти никому не принадлежат. Но все равно было нечто, навсегда связавшее его с этой женщиной. Это нечто — общее прошлое: пустое, грозящее крылатой смертью небо, безмолвные заброшенные поля, которые уже выгорают под солнцем, и вот та рама с перьями, лежащая в стороне. Женщина положила на стол-козлы последнюю охапку перьев и сказала:

— Скоро подсохнут, сегодня жарко. Вы не поможете?

— Ну конечно же, — Криспин сделал робкий шаг вперед. — Что нужно делать?