Затонувший мир

Минут пять Фримэн неуверенно цеплялся за стойки манежа, пытаясь успокоиться, и тут ему в голову стали приходить смутные мысли, которые тревожили его уже несколько дней: по какой-то загадочной логике Элизабет отождествляет его с еще не родившимся ребенком в своем чреве! Не поражаясь превращению мужа в трехлетнего малыша, она как бы подтверждала, что это естественное следствие ее собственной беременности. Очевидно, в ее сознании малыш уже существовал. Она как-то умудрялась связать в одно целое уменьшение роста Фримэна с развитием своего дитяти. И то и другое сливалось в единый образ ее ребенка.

Продолжая размышлять о возможности побега, Фримэн увидел, что уже не может вылезти из манежа. Легкие деревянные столбики были очень прочны, и он не мог ни сломать их, ни выдернуть своими ручками, а вся клетка была слишком массивной для того, чтобы опрокинуть ее. Обессилев, он опустился на пол и принялся бессмысленно катать большой разноцветный мяч.

Наконец, он решил, что вместо того, чтобы прятаться от Элизабет и скрывать свою метаморфозу, ему необходимо заставить жену вспомнить, что он не ребенок, а ее законный супруг.

Вскочив на ноги, он принялся дергать манеж в разные стороны, пока не развернул его так, что угол забарабанил в стену.

Элизабет вышла из своей спальни.

— Ну, малыш, почему ты шумишь? — спросила она, улыбаясь ему. — Требуешь пирожного?

Она опустилась на колени перед манежем, и ее лицо вплотную приблизилось к личику Фримэна.

Собрав в кулак всю волю, Фримэн смотрел на нее в упор, пытаясь прочесть ее мысли в больших немигающих глазах. Он взял пирожное, откашлялся и заговорил, старательно выговаривая каждое слово:

— Я н во бенок.

Элизабет погладила его длинные белые кудри.

— Неужели? Какое горе!

Фримэн затопал ножками, потом искривил рот:

— Я н во бенок, — заорал он. — Я во уж!

Беззвучно посмеиваясь, Элизабет начала освобождать

от вещей шкафчик рядом с постелью. Пока Фримэн умолял ее, тщетно пытаясь четко произносить звуки, она достала его смокинг и плащ, целиком очистила ящики, закатала в простыню его вещи и убрала куда-то.

Разделавшись с одеждой, она возвратилась и разобрала постель. Отодвинув кровать к дальней стене комнаты, она водрузила на освободившееся место детскую кроватку.

Ухватившись за прутья манежа, совершенно убитый, Фримэн смотрел, как последние доказательства его взрослой жизни исчезали где-то внизу.

— Лизабе оги ме, я..!

В конце концов он сдался и стал искать хоть что-нибудь пригодное для письма. Из последних сил он качнул манеж к стене и слюной, переполнявшей рот, вывел крупные слова:

«Элизабет! Помоги мне. Я не ребенок!»

Ударяя в пол ногами и кулачками, он заставил все-таки Элизабет подойти к нему, но к тому времени буквы на стене уже высохли. Рыдая от беспомощности, Фримэн начал писать заново. Но не успел вывести и пары букв, как Элизабет обхватила его рукой за пояс и вытащила из манежа.

Единственной мебелью в столовой были кресло и стоявший рядом с ним высокий стул. Все еще стараясь говорить разборчиво, Фримэн почувствовал, что его втискивают в стул, усаживают и обвязывают шею большим слюнявчиком.

Во время еды он внимательно изучал Элизабет, тщетно пытаясь найти в ее глазах хотя бы намек на понимание того, что двухлетний малыш рядом с нею на самом деле ее сорокалетний муж. Он размазывал еду, стараясь написать на подносе рядом с блюдцем хоть какие-нибудь примитивные слова, но жена только заохала и тщательно протерла поднос. Отчаявшись, Фримэн разрешил унести себя наверх и оказался в кроватке под крохотными одеяльцами, пристегнутый ремешками.

Время работало против него. Он стал много спать днем. Сначала, проснувшись, он ощущал прилив сил и свежести, но это ощущение вскоре исчезало, а после еды его неумолимо клонило ко сну. Смутно он понимал, что все больше впадает в младенчество и уже не может бороться с этим — проснувшись, он едва смог сесть. Несколько минут он упорно старался встать на свои слабенькие ножки, но, вконец обессиленный, упал на кровать. И тут последовал очередной удар — Фримэн потерял дар речи! Теперь он мог лишь смешно похрюкивать и лепетать. Лежа на спине с бутылочкой теплого молока во рту, он сознавал, что отныне спасти его может только Хансон. Когда-нибудь он должен явиться и тоща увидит, что Фримэн пропал и никаких следов его жизни в доме не сохранилось.

Сидя на ковре в гостиной, отгороженный диванным валиком, Фримэн наблюдал, как Элизабет очищает его письменный стол и перетаскивает вниз книги со стеллажа рядом с камином. Теперь она держалась как вдовствующая мать годовалого ребенка, потерявшая мужа сразу после свадьбы.