Затонувший мир

— Садитесь, — указав Морли на стул, он нервно забегал по комнате.

— Ну хорошо, Джон. Так что же это, по-вашему?

Морли поднял одну из карточек тестирования, лежавшую на столе, и повертел ее в руках. На ум приходили лишь отрывочные бессвязные фразы.

— Каких диагнозов вы ждете от меня? — спросил он. — Реактивация инфантильности, бегство в великую дремлющую матку? Или же элементарный взрыв раздражения?

— Продолжайте.

Морли развел руками:

— Состояние постоянного бодрствования — тяжелейшее испытание для мозга. Реакция на любой регулярно повторяемый сигнал постепенно угасает. Повторите любое слово, хотя бы слово «сон», до ста раз, и вы почувствуете, что, начиная с определенного момента, контроль мозга притупляется, ослабевает. Он уже не так точно воспринимает и обрабатывает информацию, его деятельность постепенно замирает.

— И что же в этом случае делать?

— Ничего. Недостаток информации в памяти действует губительно вплоть до первого поясничного сегмента. Центральная нервная система не в состоянии вынести подобную анестезию[30].

Нейл, выражая несогласие, покачал головой:

— Вы не правы. Вы запутались, — коротко возразил он. — Теоретизирование и жонглирование общими словами не возвратит этих троих к жизни. Сперва нужно понять, что же все-таки с ними произошло, что они ощущали и видели.

Морли нахмурился, проявляя несогласие:

— Эти дебри охраняются табличкой «частное владение». Даже если вы добьетесь своего, картина психической драмы ухода из бытия не даст вам ничего.

— Напротив. Какой бы бессмысленной и безумной ни казалась нам причина их ухода, для них это была горькая реальность. Если бы мы узнали, что на них обрушился потолок, или весь зал утонул в суфле, или сделался лабиринтом, вот тогда мы имели бы отправную точку для анализа. — Он уселся за стол: — Помните, вы говорили мне об одном рассказе Чехова?

— «Пари»? Помню.

— Я разыскал его вчера вечером. Занимательно. Чехов оказался намного ближе к разгадке, чем мы, — он внимательно оглядел свой кабинет. — Эта комната, прожить в которой человек сам приговорил себя на десять лет, — символ человеческого ума, поднявшегося до высшей степени самосознания… Что-то очень похожее случилось с Авери, Гореллом и Лэнгом. Видимо, они достигли состояния, при котором уже не могли больше нести бремя своей исключительности. И я сказал бы, кроме невозможности для себя постичь эту идею, они не осознавали уже ничего больше. Они стали похожи на человека, помещенного в зеркальную сферу, который не видит ничего, кроме гигантского взирающего на него в упор глаза.

— Значит, вы считаете, что они бежали от этого глаза, всеподавляющего эго?

— Нет, — возразил Нейл, — психический больной вообще ни от чего не убегает. Он гораздо гибче. Он просто изменяет реальность, приспосабливая ее к себе. Хотел бы я уметь это. Ситуация в рассказе Чехова подсказывает мне объяснение того, как происходит эта подработка действительности под себя. В нашем случае эквивалентом чеховской комнаты был спортивный зал. Сейчас я думаю, что нельзя было помещать их туда — все эти лампы, просторный пол, высокие потолки. Все это усугубило перегрузку. Фактически, спортивный зал стал внешней проекцией их собственного эго.

Нейл пробежал пальцами по крышке стола:

— Я думаю, что они или сами выросли в этом зале до размеров сказочных великанов, либо низвели объем зала до своих собственных размеров. Самое вероятное то, что они просто обрушили на себя этот зал.

Морли чуть заметно усмехнулся:

— Значит, все, что мы можем сделать, — это влить в них как можно больше аморфина и меда и убедить их вернуться? А если они не пожелают?

— Они пожелают, — ответил Нейл. — Сами увидите.

В дверь постучали, в кабинет заглянул интерн.

— Лэнг выходит из ступора. Он зовет вас.

Нейл пулей выскочил из кабинета. Морли поспешил за ним в палату. Лэнг с закрытыми глазами неподвижно лежал на кровати. Его рот был слегка раскрыт. Ни звука не срывалось с его губ, но Морли, склонившийся над ним вместе с Нейлом, видел, как судорожно вибрирует его челюсть.

— Он очень слаб, — предупредил интерн.

Нейл подвинул стул и уселся рядом с Лзнгом, до предела сосредоточился, низко наклонился к Лэнгу и напряженно прислушался. Через пять минут судорога повторилась. Губы Лэнга задергались. Его тело под простыней напряглось, точно он пытался разорвать невидимые путы, потом снова обмяк.

— Нейл… Нейл, — пролепетал он. Звуки, чуть слышные и глухие, доносились как из глубины колодца. — Нейл… Нейл…

Нейл положил на его лоб свою изящную тонкую руку.

— Да, Бобби, — произнес он нежно. Его голос был мягким, как птичий пух. — Я с тобой, Бобби. Выходи, теперь уже можно выходить.

Перевод Д. Литинского

Джеймс Боллард МЕСТЬ

— У вас есть еще одна попытка, — сказал Шэрингэм.

— Ну что ж, попробуем еще раз, — Мэкстид вздохнул, поднял наушники и нехотя надел их. Пластинка завертелась, и он в который раз попытался сконцентрироваться и узнать эти странные звуки.