Завещание

Таких дней набралась уже целая пригоршня, и вот теперь среди них затесался этот – последний день в Аапаярви, – и, надо сказать, он оказался в неплохой компании.

Теперь, когда Сири больше не была заперта в тех старых четырех стенах, она думала о своем прежнем доме с нежностью, вспоминала первые года – счастливые и не очень, но полные надежд. Она с грустью думала о прежней жизни, и на краткий миг ей становилось даже жаль своего бывшего мужа – что-то с ним теперь будет, ведь теперь он действительно превратился в ее бывшего мужа, – письмо с подтверждением пришло чуть раньше на неделе, и теперь Сири была свободна и могла уйти. Юридически свободна. Но она слышала, каким молчаливым эхом отозвался дом, когда она покидала его, и не думала, что Пентти так просто все оставит, пусть даже он делал все возможное, чтобы притвориться, будто ничего не случилось, но она-то знала, что он будет лежать и ворочаться по ночам в пустой постели, и как будет трудно ему уснуть одному в большом, всеми покинутом доме, который Пентти выстроил своими собственными руками, заполонил своим потомством и который теперь опустел, потому что он распугал всех живущих в нем людей, ибо не умел любить и быть любимым.

Сири спрашивала саму себя, сможет ли он вообще пережить такое.

Но это длилось лишь краткий миг, после чего она тут же напоминала себе, что на самом деле ей плевать, как там обстоят дела у Пентти.

В день отъезда он достал ружье и принялся им махать, когда, наконец, понял, что она в самом деле собирается его покинуть. Но было уже поздно. Сири не поверила, что он выстрелит, хотя, конечно, абсолютной уверенности у нее в этом не было.

И он не выстрелил. Он запросто мог это сделать, его внутренний голос приказывал ему это сделать. Но он позволил ей жить, позволил ей уйти. Сири до сих пор не избавилась от привычки постоянно оглядываться через плечо и про себя бесконечно благодарила гравий, которым был усыпан ее нынешний двор, за то, что тот своим хрустом сразу давал знать о приближении посторонних – теперь никто не прокрадется незамеченным в ее новый дом. Потому что Сири прекрасно понимала, что сам по себе развод – лишь красивые слова на бумаге, а когда дело доходит до решающего момента, слова уже ничего не значат. Особенно если не все заинтересованные стороны их уважают, слова-то. И никто ведь не придет и не объяснит Пентти, как обстоят дела, что он, черт побери, сам это выбрал и сам же всего и добился.

О чем знают звери

Есть люди, которые обладают развитым чувством интуиции. Порой оно развито настолько сильно, что пугает окружающих и даже самих обладателей. Но если осмелеть и начать прислушиваться к своим чувствам, то происходят самые фантастические вещи. Фантастические или ужасные. Tomato, tomato.

Молодые люди мечтают о любви. Но так и должно быть, ведь они молодые. Им положено вести себя, как безрассудные безумцы. Для них жизнь – один сплошной радостный знак вопроса, так уж от природы в них заложено и ничего с этим не поделаешь. Гормоны бурлят в теле, а тело стремится ощутить близость других тел, соединиться с ними, стать единым целым.

Все это мы наблюдаем и у животных. Если нас терзает неуверенность, если мы стали слишком утонченными и думаем, полагаем, что мы куда выше простых зверей, гораздо лучше их, и что нас ведут куда более благородные цели, то мы заблуждаемся. Взгляните на зверей – вы увидите у них ту же самую бессмысленную тягу к размножению, и убедитесь насколько их инстинкты чище, чем у людей, которые не принимают рациональных решений для процветания своего вида, как это делают животные.

Сири знала, что ей будет трудно найти мужа. Она поняла это уже в десять лет. Это было сложно по нескольким причинам. Частично из-за ее внешности, ведь она была тощей как щепка. Некрасивые ребра у нее выпирали, как каркас у палатки, а еще эти костлявые ноги, длинные руки со вздутыми венами и мозолями на ладонях оттого, что ей постоянно приходилось таскать тяжелые бидоны с молоком, да еще эти жиденькие, прилипшие к голове волосенки, наполовину скрытые под косынкой, но только наполовину – все это отнюдь не добавляла ей шарма. Но Сири надеялась, что когда повзрослеет, то у нее вырастет пусть небольшая, но все же грудь, но наверняка у нее и этого не будет. Мать Сири не была красавицей, но, в любом случае, она оставалась женщиной со всеми присущими ей женскими формами и функциями. У нее были достаточно широкие бедра, чтобы рожать детей, и достаточно большая грудь, чтобы их вскармливать.

– В твоем возрасте у меня уже были и бедра, и грудь, и мальчишки уже вовсю заглядывались на меня, – сказала она как-то дочери в бане и тоскливо, почти обреченно, вздохнула.