Завещание

Все же Сири научилась тайком читать, следя за тем, чтобы не попасться бдительной матери на глаза. Тайком не тайком, но жажда знаний была в ней настолько велика, что ее невозможно было задушить. Мозги как губка жадно впитывали в себя все что можно. И братья любили ее и гордились успехами Сири, при этом они любили ее не так, как любят игрушек или кукол, а как живую душу с пытливым умом и горячим сердцем; отец тоже от них не отставал, и от их любви она расцветала, возвращалась к жизни.

Сири нравилось учиться. Если и было что-то, что огорчало ее теперь, в осеннюю пору ее жизни, так это то, что она никогда не ходила в школу. Она подозревала, что у нее наверняка тоже была светлая голова. Что это определение подходило к ней так же, как и к Тармо. И кто знает, если бы только перед ней открылись другие двери… Но какие именно должны были быть эти двери, ей не хотелось думать.

Потому что если человек начинает о чем-то жалеть в своей жизни, то он открывает очень опасную дверь!

Не нужно жаловаться, думала Сири.

Все-таки, вопреки всему, жизнь сложилась для нее довольно неплохо, по большей-то части. Если бы она не вышла замуж, то осталась бы на положении рабыни, терпящей тиранию родителей, или ее отдали бы прислуживать в какую-нибудь обеспеченную семью. Где ее замордовали бы до смерти, как и многих других, кто прислуживал до нее. К тому же четыре года учебы в школе в конечном счете не помогли Ило найти более легкую дорогу в жизни, потому что когда пришла война, светлые головы стали никому не нужны – совсем не обязательно иметь образование, чтобы уметь убивать. 

* * *

Эско здорово трясло. Он наконец сказал отцу, что тот должен уехать. Что теперь у него ничего нет, он ничем не владеет, и что они знать о нем не хотят. При этом Эско имел в виду отнюдь не Сейю или своих детей. Он стоял, выпрямив спину, и, твердо глядя отцу в глаза, сказал все как есть. Что он должен найти себе другое жилье, что ему осталось только собрать вещи и смыться отсюда.

Воитто был дома и вошел в коровник как раз в тот момент, когда там происходил этот разговор. Он ничего не сказал, но выглядел удивленным, и когда Эско закончил свою речь, а ни Пентти, ни кто-либо другой не нашелся, что сказать, Эско повернулся и пошел в выходу, и в этот миг взгляды братьев встретились и, несмотря на то, что Воитто смолчал, Эско совершенно ясно почувствовал, что между ними появилось нечто такое, чего Воитто не собирается так просто прощать.

Эско запрыгнул в свою машину и понесся прочь – скорее на шоссе, только чтобы поскорее исчезнуть из виду. На обочине дороги он остановился. В канавах зеленела густая трава и повсюду вдоль шоссе, словно маленькие белые облачка, цвел купырь. У него так дрожали руки, что он не мог дальше вести машину. Эско закурил и вскоре почувствовал, как на него снисходит покой. Спустя какое-то время он настолько пришел в себя, что начал обращать внимание на птичий щебет и даже заметил, какие грязные в машине стекла. С этими мыслями он и поехал домой.

Сири вспоминает. Часть 2

О том, как найти на войне свою любовь. Знамена и длинные процессии. Небольшое отступление от темы или, возможно, дополнение.

 Он служил в воинской части, которая размещалась в Соанлахти, деревушке, в которой жила семья Аамувуори, в Сальмисском уезде Выборгской губернии. Короче говоря, в Карелии. Место это было последним и от того чрезвычайно важным передовым постом на пути у русских.

Семья Аамувуори продолжала жить своей жизнью, как и большинство мелких крестьян, постоянно балансирующих на грани голода и зависящих от капризов погоды. Но идеи национализма глубоко укоренились в сознании обоих родителей. Они помнили войну за независимость зимой 1918 и все те казни, которые ей сопутствовали, помнили убивавших друг друга соседей, и ни при каких условиях не собирались допускать, чтобы русские вновь осквернили их родину. Потому что во всем была виновата Россия или, как она тогда называлась, Советский Союз. Так было, так есть и так всегда будет.

Поэтому они предоставляли кров и пищу солдатам, хотя не все в деревне делали это, но границы стирались, а в военное время приходится помогать друг другу, так сердито шипела мать Сири. Самой же Сири война запомнилась тем, что она постоянно страдала от колик в животе. И неудивительно: ржаной хлеб вперемешку с древесной корой и опилками, совсем крошечный, размером с полярную мышь, кусочек масла в каше – совсем не способствовали нормальному росту и пищеварению. Да еще пресный вкус сладкого папоротника, потому что по мере того, как война затягивалась, лес в качестве кладовой становился все более неотъемлемой частью жизни крестьян.