Завещание

Поздней зимой 1940-го пришло известие, которое все обсуждали, но которое в отдаленных областях народ воспринимал только лишь как слух. Маннергейм выступил перед нацией. Войне конец. Более того, казалось, он сейчас скажет, что война выиграна. Он благодарил всех за жертвы и лишения. Но даже победа не обходится без потерь, и, по слухам, отныне Карелия должна была перейти к русским. Если коротко, то это означало, что Аамувуорен Киви, усадьба в деревне Соанлахти в Сальмисском уезде Выборгской губернии, где Сири прожила всю свою жизнь, где родились и выросли ее родители, теперь подлежала эвакуации. Всем жителям губернии пришлось эвакуироваться, если, конечно, они не хотели остаться и прогибаться под русских. Это означало, что они должны бросить все и уехать.

Ругань матери, стиснутые челюсти отца.

У них было всего три дня на то, чтобы упаковать все, что можно было упаковать и унести с собой.

У Сири было не так уж много вещей. Библия (несмотря на то, что мать каждый раз фыркала при виде нее: «И на что только она тебе?»), воскресное платье, несколько шелковых лент, гребень, несколько пар сменного белья, доставшегося от чужих людей, и ничего такого, что говорило бы о ней, как о личности. В сумке все еще оставалось немного места, у Сири даже не хватало вещей, чтобы заполнить ее. Наполовину пустая сумка с грошовым хламом, вот, значит, во что ее оценивают?

«Кто я?» – мысленно спрашивала она себя.

Сири помогла своим родителям аккуратно отобрать все самое ценное и необходимое. При этом мать с отцом постоянно ругались. Прежде чем покинуть усадьбу, мать собиралась спалить ее дотла, она не хотела ничего оставлять русским. Отец же считал, что это только вопрос времени, когда они смогут снова вернуться назад, поэтому куда важнее оставить дом чистым и прибранным, тогда будет хоть какая-то надежда, что он останется нетронутым к их возвращению. Мать не верила ни в какое возращение, о чем она и сказала отцу, заявив, что он просто безмозглый дурак, раз верит в такие наивные иллюзии, но абсолютной уверенности у нее все же не было, поэтому сильно настаивать на поджоге она не стала.

Утром 16 марта 1940 года в понедельник, когда снаружи было еще темно, они заперли дверь усадьбы Аамувуорен Киви в деревне Соанлахти Сальмисского уезда Выборгской губернии, как они думали, в последний раз. Отец повесил ключ рядом с дверью, и с этой минуты началось их долгое путешествие на запад, с доверху нагруженной телегой и шестью коровами, медленно бредущими позади.

Сири мерзла, сидя на самом верху воза с домашним скарбом, балансируя между втиснутым туда материным ткацким станком (и зачем он ей? Наверное, только чтобы русским не досталось), нескольких ведер для дойки, тюки с постельным бельем и домашний кот Пойс, который нервно шнырял туда-сюда между вещами. В какой-то момент Сири повернулась спиной к тому, что ожидало ее впереди, и смотрела, как родной дом уменьшается, съеживается в размерах, а потом и вовсе исчезает за деревьями.

Черно-белые голые березы стояли по краям дороги, словно молчаливые свидетели потока переселенцев, медленно продвигавшегося за запад. Ветки сосен ломились под тяжестью снега.

По дороге к ним присоединялись другие семьи. Все со своими пожитками, аккуратно и тщательно уложенными в самые разные повозки и телеги. За телегами плелись коровы, иногда попадались лошади. В большинстве своем это были бедные крестьяне, которые имели только одну лошадь (потому что лошадь – это все что нужно, чтобы пахать поле или возить дрова). Горизонт за ними постепенно темнел от дыма пожаров, и Сири поняла, что в других семьях все же мнение вроде того, что было у ее матери, одержало верх.

Из трех братьев Сири только двое остались живы, и лишь один принимал сейчас участие в переезде, он был всего на пять лет старше Сири и его звали Рауха.

Об Ило по-прежнему не было никаких вестей – знали только, что во время войны он служил где-то на севере, а больше ничего, но даже в этом мерещилось что-то утешительное, потому что, пока мы чего-то не знаем, всегда есть надежда на лучшее.

Сири думала о Пентти, видела перед собой его черные глаза, другие черты его лица тонули в дымке – она совсем не помнила, как он выглядел, в памяти остались только темный взгляд и упругая легкость его походки, когда он вышагивал рядом с ней с тяжелыми молочными ведрами.

Сири казалось, что больше от него ничего не уцелело, от этого молодого солдата – только это единственное воспоминание, к которому она научилась обращаться мимоходом еще в юности, прежде чем жизнь взялась за нее всерьез.

Да-да, мы-то знаем, как оно бывает.