Завещание рыцаря

Мы подошли к нему. В полукилометре от моста полным ходом шла лодка — «казанка», так их называют. Один человек, надвинув капюшон куртки, скорчился у мотора, взбивавшего воду за кормой в белую пену, второй — полулежал на носу спиной к нам. Лодка вдруг круто свернула, сбросила ход и по инерции вошла в незаметную протоку, затянутую камышом, как стеной. И откуда-то из-за этих камышей раздался далёкий, но вполне различимый злой голос:

— Сёмка, слышь?! Дождёсьси у нас, дождёсьси, понял?! — и трёхэтажный мат.

Лесничий со стуком опустил карабин прикладом на бетонный брус — ими был огорожен мост по краю. Тоскливо сказал:

— Обоих, сволочей, можно было снять… как на ладони… у-у-ухх!

— Что случилось-то? — непонимающе спросил Энтони. Семён Семёнович даже не посмотрел на него — не сводил глаз с реки.

А я, кажется, понял, что к чему. Чуть перегнулся с моста — и увидел: по реке, вяло шевелясь или вообще неподвижно, плыла рыба.

Много рыбы.

…— Не любят меня здесь, — лесничий теперь вёл машину медленней. И говорил неспешно — словно думал вслух. — Я, хоть и здешний, а в своих местах десять лет не был, с тех пор, как в армию ушёл. Вот два года назад, когда ВУЗ закончил, сам сюда напросился. Приехал — а все вроде и чужие. Тридцать стукнуло — неженат… Может, сам виноват — вернуться сразу надо было, а меня как после армии закрутило… — он покачал головой, потрепал уши овчарки. — Куда только не носило! И на Кавказе был, и на Балканах был… Вернулся. Чужой. Сёмка их затирает, Сёмка им в лес ходить не даёт, Сёмка им по реке плавать запрещает… А они — они что, свои, что ли?! — зло спросил он, на миг повернувшись к нам. — Да разве СВОИ так поступают?! Оккупанты, воры — у себя, у своих детей воруют! А им что? «На наш век хватит!»

— Током глушили? — тихо спросил я.

— Током, — кивнул лесничий. — И ведь знаю я — кто. А что я могу? За руку поймаю — тогда штраф. Смех один… Лесники почти все сами в… грехах по уши. А рыбнадзор местный вообще… — он не договорил, зло плюнул в открытое окно.

— Зачем это? — хмуро спросил Энтони. Я заметил, что на англичанина увиденное оказало настоящее шоковое воздействие — у него даже руки дрожали, когда мы садились в машину. — Ведь они даже не смогли её всю собрать! Зачем?!

— От жадности. И от тупой лихости, — зло ответил Семён Семёнович. — Мол, широка Россия, безгранична… А того, дураки, не понимают, что от этих вот самых разговоров о безграничности — беспечность и бесхозяйственность. У всего есть граница, у всего! Только у дурости людской — нету, что её… Знаете, пацаны, я ведь людей убивал, доводилось, — вдруг резко сказал он. — Я убивал. И меня убивали… и убили почти. Лежал я на камнях и думал: если выживу — домой вернусь. Вот за этим вот вернусь! — он ткнул большим пальцем за окно, где проносился вдоль дороги зелёный лес. — Так меня почему-то перемкнуло… Надо же это кому-то охранять? Чем я плох?

— Вы «зелёный»? — спросил Энтони. Семён Семёнович насмешливо сказал:

— Это те дурачки, которые возле нефтеплатформ на моторных лодках патрулируют? Ну, нет… Я и охотник, и рыбак… Вот помладше вас был — книжку про Бэмби читал. А классе в десятом, помнится, один такой Бэмби меня на дерево загнал и продержал там часов пять. Просто так — не глянулся я ему… Нет, пацаны, над природой не сюсюкать надо, а ОХРАНЯТЬ её. Разумно. Бережно… — он вздохнул. — Она ведь — часть России. Ни мы без неё, ни она без нас — не Россия, — он помолчал и повторил: — Не Россия. Поэтому сволочи этой я тут наглеть не дам. Не дам! — заключил он с ожесточением.

ГЛАВА 19

До Тудыновки, находившейся уже недалеко от Татариново, мы добирались по лесам больше трёх дней — и за эти все три дня лесничий Семён Семёнович был первым и последним встреченным нами человеком. Помню, два года назад мы с мамой месяц отдыхали у родственников в Воронеже — и, вернувшись в Фирсанов, я никак не мог привыкнуть: почему так мало народу на улицах? Между тем, его было ничуть не меньше обычного — просто после миллионного Воронежа Фирсанов и в базарные дни мог показаться безлюдным.

Сейчас было то же самое, но с обратным знаком. Довольно-таки пустые сельские улицы Тудыновки показались мне очень многолюдными и шумными. Энтони тоже слегка обалдело посматривал кругом — а мне захотелось поскорей вернуться в лес, разбить лагерь, а завтра, преодолев оставшееся расстояние одним марш-броском, на месте приступить к исследованиям. Мы решили сразу идти в Татариново, чтобы побеседовать со старожилами и выяснить насчёт происхождения названия села — это мог оказаться такой же облом, как с Княжевым.

Встреча немного попортила нам настроение. Лесничий был хорошим мужиком, если честно — я бы с удовольствием помог, только совершенно не понимал, как и чем. Особенно погано было, что этот беспредел видел Энтони.