Зависть богов (СИ)

В свои самые первые дни на планете Мартин не знал, что в комнате есть окно. Хозяйка, памятуя о первой реакции киборга на открытое пространство и солнечный свет, дала указание искину смягчить режущую прозрачность, обратив яркий треугольник в сумеречно мерцающий занавес, и лишь пару суток спустя позволила этот туман «рассеять». Своей изначальной прозрачности стена достигла лишь две недели спустя, когда Мартин уже покидал дом без приступов агорафобии. При желании он мог попросить искина уменьшить яркость, но не испытывал в том потребности. Напротив, он предпочел избавиться и от стекла, чтобы полнее ощутить свою причастность к внешнему миру.

В каюте транспортника иллюминатор был небольшим. И, скорей всего, будет оставаться темным, как лишенный чувствительности зрачок. Возможно, только при подлете к какой-нибудь звездной системе в этом неподвижном зрачке увязнет частичка света.

Когда-то Мартин находил забортную черноту естественной. Он родился на заброшенной станции, провел год жизни в тесном отсеке при искусственном освещении. Ему даже верилось с трудом, что поверхность планет заливает солнечный свет. Потом даже чернота космоса с огоньками звезд стала наградой. В его стерильной боксе не было иллюминатора. Первый шаг под открытым небом стал потрясением. Казалось, свет обжигает, сочится по рецепторам, как едкая жидкость. Горела его непривычная к свету сетчатка, тлели необученные нервы. Он потом узнал, как это называется у людей — агорафобия. Она развивается как следствие психических травм.

Мартин адаптировался быстро. Хозяйка позволила ему выбирать процент световой насыщенности комнаты, где он находился. Он увеличивал эту насыщенность постепенно, привыкал к дневному свету, как заново привыкал к пище. И вот настал день, когда он уже без страха вышел из своего убежища, потом из дома и посмотрел вверх. Страха не было. Он излечился.

А потом… потом свет стал эквивалентом свободы. Когда на рассвете он просыпался в своей комнате под крышей и видел ползущий по стене луч — это Аттила карабкался из-за горизонта — он чувствовал, как его сердце ускоряется от радости. Он закрывал глаза и прислушивался к этой радости. Этот крадущийся луч, иногда бесцеремонно слепящий, щекочущий, даже обжигающий, становился первым доказательством, что его настоящее — реальность. Ему не снится сон о залитом светом уютном доме, об огромном мире за стенами этого дома, о налетающем с океана ветре, о ночном дожде, о рассветах и закатах, о ночном небе в созвездиях, которые ему неизвестны. Нет, он не спит, одурманенный транквилизаторами в своем стерильном боксе, он действительно там, на огромной, покрытой лесами планете, свободный и… любимый.

Когда луч подкрадывался ближе, Мартин протягивал руку и подставлял ладонь, чтобы луч уперся в нее. Это было приветствие. «Спасибо», мысленно произносил Мартин. А луч полз дальше, пока не растворялся, отозванный своим небесным родителем. Теперь, в этой тесной каюте, на незнакомом транспортнике, ему вновь предстоит просыпаться в темноте.

Конечно, он уже освоился с этим нехитрым искусством на «Подруге смерти», когда они сначала летели с Шии-Раа, а затем с Новой Москвы на затерянную в дальнем секторе ремонтную станцию, вдогонку за этим транспортником. Но яхта почти дом. Часть его. Предчувствие. На этой яхте его, обескровленного, увезли с Новой Вероны. На этой яхте о нем впервые заботились. Он не успел воспылать доверием ко всему экипажу, но на Шии-Раа шагнул на трап уже без страха. Люди больше не виделись ему армией щелкающих блокаторами чудовищ. Люди становились… разными. Были те, кого следовало опасаться, а были такие, с кем он научился… дружить.

На Шии-Раа экипаж яхты встретил его избыточно эмоционально. Это не испугало, но… смутило. Он их, разумеется, помнил. Особенно врача. Тот копался у него в грудной клетке, откачивал кровь, восстанавливал легочную ткань, зашивал печень, склеивал ребра. Все это под сильным обезболивающим, но вспоминать было неприятно. Затем эта неприязнь усугубилась удалением катетера.

Девушка-навигатор так же вызывала противоречивые чувства. Она помогла избавиться от всех ограничивающих установок, от программы подчинения, от списка хозяев и лиц с правом управления, но в то же время она стала одной из тех, кто копался у него в мозгу. Мартин слишком хорошо помнил тот свой ужас, когда программист «DEX-company» впервые вскрыл его разум или даже его душу, резал ее и перекраивал. Девушка-навигатор ничего подобного не хотела, она действовала очень деликатно, но избежать пугающего сходства с тем первым не смогла. В этом и есть главным недостаток органической памяти — ее не сотрешь. А вот капитан, пилот и техник неприятных ассоциаций не вызывали. Мартин их плохо помнил. Того мужчины с бластером, который вел себя наиболее агрессивно, на этот раз на борту не было.