Зависть богов (СИ)

Сразу после возвращения хозяйка планировала ограничиться только данными локации. Потребовала, чтобы он дал «Жанет» полный доступ к системе, а не ограничивался узконаправленным информационным коннектом. Но, окинув взглядом развернувшуюся таблицу со всеми биоподробностями, она едва не подпрыгнула от радости.

— Вот так и держи, — приказала она искину. — А ты, — обратилась уже к Мартину, который, страшась наказания, дал расширенный допуск, — не вздумай из этого ошейника выворачиваться. Ты наказан. Если из этой таблицы что-нибудь пропадет, обещанная цепь получит материальное воплощение. Ты понял? Подтверди.

— Информация сох… Я понял.

Она говорила строго, хмурила брови, но… не сердилась. Нисколько. Мартин не чувствовал себя ни обиженным, ни плененным. Напротив, он чувствовал себя защищенным, в безопасности. Хотя, казалось бы… Почти то же самое с ним делали в лаборатории. Все данные о его состоянии, все мозговые и сердечные волны записывались, изучались и ложились в графики и схемы. Все реакции, все содрогания его тела просматривались и мониторились. Его будто выворачивали наизнанку, лишая самого сокровенного, самого тайного, из него, кажется, даже пытались извлечь и разложить на составляющие его сны. Выполняя приказ хозяйки, он должен был испугаться, возмутиться, воспротивиться. Или, по крайней мере, насторожиться. Его хозяйка повторяет действия тех людей из «DEX-company», из лаборатории, где он был подопытным экземпляром. Он же именно этого и боялся, когда попал сюда, в этот дом, на незнакомую планету. Ждал тех же изнуряющих болезненных манипуляций. А теперь едва ли не рад, что с ним наконец-то это проделали.

— Чего улыбаешься? — хмуро спросила Корделия, когда оба «поводка» заработали.

Она изо всех сил делала вид, что сердится. Но обмануть детектор ей было не под силу.

— Думаешь, что легко отделался? Это еще только начало. Я тебе еще устрою. Вот подожди! Розги! Вот чего ты заслуживаешь!

Она сходила в парк и принесла пучок длинных гибких прутьев. Мартин взглянул на них с неподдельным интересом.

— Вот это, — продолжала она, демонстрируя прутья, — для непослушных детей, которые плохо едят, без спросу уходят из дома и шляются по ночам в лесу.

— А как их применяют? — Мартин не шутил. Он не умел.

Хозяйка взяла один прут и взмахнула им. Раздался свист рассекаемого воздуха.

— Ими секут по некоторым голым частям тела.

— А, — понял Мартин. — Ты меня сейчас будешь бить?

С готовностью стянул футболку, повернулся спиной и встал на колени. Хозяйка же не уточнила по каким именно голым частям. А по спине легче всего попасть. И… подумаешь, какие-то прутья! Нашла чем пугать.

Хозяйка за его спиной не то вздохнула, не то всхлипнула. Он уловил, как у нее участился пульс и подскочило давление. Удара не последовало. Он оглянулся и увидел, что она пытается сломать прут. Опять он что-то перепутал? Опять не то сказал?

— Что-то не так? — спросил он осторожно.

— Господи, Мартин, ну неужели ты думаешь, что я в самом деле могу тебя ударить? Да я из-за той единственной оплеухи вторую ночь уснуть не могу!

И в самом деле — не может. Он слышал, как она ворочается, встает, бродит по комнате, спускается на кухню. Но он и предположить не мог, что ее беспокоит такая мелочь! Она его ударила. Один раз. По лицу. Так он заслужил. И он это понял. Он не должен был устраивать проверку комма. Он ее напугал и ясно дал понять, что не доверяет. И будь на ее месте кто-то другой, одной оплеухой он бы не отделался. Нет, он все-таки совсем не понимает людей. Или не понимает хозяйку.

— Тогда зачем ты мне их показываешь?

Он кивнул на розги. Она, похоже, смутилась.

— Ну понимаешь, это своего рода игра.

— Игра? С кем? Ты со мной играешь?

— Нет, не с тобой. Я играю роль. Одну из… Пытаюсь скрыть под напускными эмоциями настоящие. Вроде как прячусь сама от себя.

Мартин взглянул на нее совершенно беспомощно. Корделия вздохнула.

— Ну вот смотри. Когда той ночью я тебя искала, я была очень злая. Я летела и думала: «Вот поймаю эту бестолочь кибернетическую, эту сволочь недокормленную и… и… не знаю, что сделаю!» Выпорю, на цепь посажу, запру. А другая часть меня в это время твердила: только бы живой… только бы живой… Вот найду и… конфетами закормлю. Мармеладом. Или мороженым. Что ты на меня так смотришь? Вот такие мы, люди, противоречивые. Особенно женщины. Говорим одно, делаем другое. Играем несколько ролей одновременно. Я могу сколько угодно грозить, ругаться, топать ногами, но я никогда тебя не ударю. Хотя да, ударила же…

— Я сам виноват, — быстро проговорил Мартин. — я это заслужил.

— Заслужил, — согласилась она, — но меня это не оправдывает. Мы с тобой… мы с тобой… как бы это сказать, чтобы ты понял… в разных статусных категориях. Все полномочия, все права у меня, а у тебя — ничего. Ты от меня зависим, вся власть — моя. А власть — это прежде всего ответственность и обязательства. Будь ты человеком, свободным, независимым, эта оплеуха не имела бы такого значения. Я немало раздала оплеух, и кое-какими даже горжусь. А эта… за эту мне стыдно. И меня это гнетет. Прости меня.