Зависть кукушки

— Так вот, — снова заговорила я. — Доказать, что ребенок Аллы Потылицыной — твой сын, труда не составит. Ты потеряешь все, ради чего так старался, ради чего убил трех человек. Ты потеряешь теплое местечко под крылышком Нины Владимировны, вы с Аллой потеряете Володину квартиру, которую уже считали своей, ведь считали же, да? И огромные деньги американского завещателя. Вы потеряете все. И еще… Не думай, что обвинения в убийствах обойдут вас стороной. Да, вам удалось свалить все на Сережку, подбросить ему улики, но как только вскроется афера с ребенком, на все эти улики взглянут по-другому. Следствие будет возобновлено, а вы вряд ли сумели замести все следы. Следы всегда остаются… Вы сядете пожизненно, во всяком случае — ты. Твою сообщницу, может быть, и пожалеют.

Так вот… Я предлагаю тебе выгодную сделку: я молчу, а ты получаешь половину наследства и все остальное. Половина лучше, чем ничего. Плюс свобода, конечно. Это выгодная сделка, соглашайся.

Сева молчал.

— Хорошо, молчи, — продолжала я. — Это очень предусмотрительно, я бы на твоем месте тоже молчала. Я изложу тебе свои условия, а ты поразмышляй, я не требую немедленного ответа. Во-первых, не думай, что я буду ждать полгода. Это очень долго, я потеряю бдительность, и вы меня убьете. Невозможно быть настороже целых полгода. Но месяц я выдержу. Так вот, через месяц ты мне выплачиваешь сумму, эквивалентную половине наследства, все равно в какой валюте. Сумма наследства мне известна, не вздумай меня обмануть. Мне все равно, где ты ее возьмешь — хоть банк ограбь. Ты чуть меня не убил, я уцелела случайно, с моей стороны справедливо требовать компенсацию.

Я намеренно не стала уточнять, каким образом уцелела, хотя его наверняка мучила эта загадка. Ну и пусть мучается, гад!

— Ты мне отдаешь эти деньги, и я исчезаю из твоей жизни, — я чувствовала, что мне нужно завершать свой монолог, иначе я не выдержу. — Я даю тебе три дня на обдумывание ответа. Если через три дня я не получу твоего согласия, я иду в полицию. Надеюсь, мой телефон ты знаешь. А теперь извини, мне нужно работать.

Я повернулась и пошла, затылком ощущая его взгляд. Внутри у меня все тряслось. Не заходя в свой отдел, я свернула в зал периодики, к Верке. У Верки всегда есть шоколадные конфеты — лучшее противошоковое и антистрессорное средство. Надо было срочно раскрутить ее на чай!

В пятницу на мой телефон с неизвестного номера пришла эсэмэска: «Согласен, но нужно встретиться. В субботу, в 16.00 в сквере у Погранца».

Итак, убийца приглашал меня на свидание. Это было неожиданно. Я думала, что он просто выразит свое согласие и надо будет ждать его дальнейших поступков. Может быть, это его приглашение и есть поступок?

Сквер у Погранца… в четыре часа дня… Еще светло, и место людное. Кругом магазины, рядом кинотеатр. Да и сам сквер скорее не сквер, просто крохотная площадь, где стоит памятник пограничнику с собакой, несколько кустов и пара скамеек. Почему в нашем городе, очень далеком от рубежей нашей родины, стоит памятник пограничнику, никто не знает. Памятник поставлен очень давно, наверное, годах в тридцатых прошлого века, каменный пограничник одет в долгополую шинель и буденовку, собака вообще неизвестной породы, но этот памятник, именуемый в народе Погранцом, у нас знают все.

Ладно, придется пойти, вряд ли мне что-нибудь угрожает в таком месте. Что он мне хочет сказать, что еще придумал?

…Подходя к скверу, я чувствовала, как тоскливо щемит сердце. Я не хотела, не хотела, не хотела встречаться с Князевым!

Но он уже стоял у памятника спиной ко мне, подняв воротник куртки и сунув руки в карманы. Сегодня было холодно, дул пронзительный, влажный ветер, гнал по небу серые облака. Народу на улице было мало, даже голуби, обычно суетящиеся у памятника, куда-то попрятались.

На светофоре я заколебалась. Может, не переходить улицу, повернуться и уйти, пока он меня не увидел? Но тут к светофору подлетела стайка детей с ранцами на спинах, дети вопили пронзительными голосами, толкались и хохотали. Князев оглянулся на шум, увидел меня и приветственно махнул рукой. Зажегся зеленый свет, дети с визгом понеслись через улицу, и я обреченно побрела за ними.

Я надеялась, что дети бегут к памятнику — лазить по нему, сидеть верхом на собаке, но они мигом пронеслись через сквер и исчезли за кустами. Я осталась один на один с убийцей.

Выглядел он плохо. Полноватое лицо горело болезненным пятнистым румянцем, он хрипло дышал и покашливал.

— Извини, — сказал он. — Это астма. В такую погоду у меня всегда обострение.

Уж не ждет ли он, что я ему посочувствую?

— Давай сядем, — он тяжело двинулся к скамейке и почти повалился на нее, даже не стряхнув снег. Похоже, он и правда чувствовал себя плохо. Я подошла к скамейке, но садиться не собиралась, остановилась рядом.

— О чем ты хотел поговорить? — спросила я, с тревогой вглядываясь в его лицо. Не дай бог, отключится, мне что, возиться с ним, проявлять милосердие?

— О гарантиях, — прохрипел он, правой рукой стараясь нащупать что-то где-то сбоку. — Мне нужны гарантии, что… что… а-а-а… а-а-а…