Зависть: теория социального поведения

Дальше следует ключевое утверждение Гласса: «То, что человек не учился в гимназии, будет более серьезным недостатком по сравнению с прошлым, когда существование социального неравенства в системе образования открыто признавалось. И чувство рессентимента, вероятно, станет более острым именно из-за того, что человек будет осознавать, что процесс селекции, преградивший ему путь в гимназию, в определенной степени имеет основания. В этом отношении с явной справедливостью, возможно, тяжелее смириться, чем с несправедливостью»[391].

В этом месте рецензент струсил. Он выражает сожаление, что в момент принятия одобренного всеми партиями закона об образовании в 1944 г. не существовало социологических исследований, способных предсказать, к чему он приведет. Он с ностальгией вспоминает о старых добрых временах, когда у первобытного человека, вне зависимости от его способностей, всегда было четко определенное место в обществе. (Крайне сомнительная гипотеза.) Растерянность эгалитариста середины XX в., спутавшего застойное равенство примитивных обществ с прогрессом, редко когда проявляется так ярко, как в следующих словах рецензента: «Он [первобытный человек] эмоционально защищен, но несвободен. У нас все наоборот. Мы вырвались из тесного и ограничивающего нас кокона примитивной жизни и освободили наши творческие способности от сковывавших их табу. Но, получив мобильность, мы утратили защищенность. В чем смысл жизни, зачем мы здесь, где наше место, что правильно, а что неправильно? Мы больше не знаем этого»[392].

Рецензент пишет о чрезвычайной опасности переходного периода, но затем, как и все эгалитаристы, возлагает надежды на то, что дальнейшее повышение уровня образования приведет нас в эпоху взаимного понимания и сочувствия. Это не особенно утешает и довольно банально.

Принцип равенства возможностей терпит неудачу, поскольку не все индивиды имеют одинаковую способность использовать свои возможности с равным или сравнимым успехом. И это переживание более мучительное, чем то, в котором можно обвинить не себя, а других.

К разочарованию эгалитаристов и, следовательно, к особенному разочарованию интеллектуалов из лейбористской партии, доля детей рабочих в классических гимназиях осталась низкой по сравнению с долей рабочего класса во всем населении даже в условиях равенства возможностей. Это объяснялось различиями образовательных возможностей детей в ходе процесса социализации в семье. Это, однако, лишь один фактор. Различные исследования показали, что даже те дети рабочих в Британии и на континенте, чьи экзаменационные результаты давали им право быть принятыми в хорошие школы, часто не использовали эту возможность. Дальнейшие исследования показали, что часто путь ребенка к школе, обеспечивающей большую социальную мобильность, преграждал страх перед завистью менее одаренных ровесников или тех взрослых из его окружения, которые сами никогда не учились в гимназии[393].

Дело в том, что в сообществе или внутри группы людей нет более отвратительного и коварного способа социального контроля, чем слежение за тем, чтобы никто не откололся от группы с целью продвинуться и «улучшить» себя. Это многократно отмечалось не только относительно британских школьников, но и применительно к меньшинствам в США. Сдерживание прогресса посредством социальной зависти в дискриминируемой группе зачастую сильнее выражено и легче верифицируется, чем тенденция к исключению чужих в группе с более высоким статусом, куда могут допускать отдельных индивидов.

«Социальная справедливость» – частная медицина, но не частное образование

В книге о британском среднем классе, написанной после Второй мировой войны, во время правления лейбористов, два ее автора анализируют комплекс мотиваций, стоящий за требованиями «социальной справедливости», выравнивания по нижнему уровню с целью достичь большего «равенства», и без каких-либо околичностей называют подлинный мотив «завистью». В то время как некоторые меры социалистического правительства привели к очевидному и ощутимому равенству, по крайней мере в первые послевоенные годы согласия по поводу того, произошло ли реальное перераспределение доходов по сравнению с довоенным периодом, не было.