Зависть: теория социального поведения

Фройнд совершенно правильно связывает происхождение этого уныния, чувства вины и неуверенности с некоторыми нелепыми представлениями, распространившимися в культуре Запада: с эсхатологическим прославлением или, по крайней мере, с выравниванием статуса тех, кто лишен власти и собственности, со статусом тех, кто ими обладает, в контексте реального общества, жесткие социальные структуры которого в течение значительного времени определялись институционализированной религией. Болезненное осознание реальной и потенциальной зависти в других или, по крайней мере, такие подозрения, привели в западном обществе – возможно, в наибольшей степени в период с 1890 по 1950 г. – к возникновению у некоторых представителей высших социальных классов угрызений совести и явного чувства вины. В своей автобиографии «В опасный мир» (Into the Dangerous World) парламентарий-лейборист Вудро Уайет (род. 1918) описал свой травматический опыт столкновения со вспышкой зависти в другом:

«Конечно, в возрасте 10 лет у меня не было никаких ярко выраженных политических взглядов или чувств, хотя одно из моих самых ярких жизненных впечатлений относится к еще более раннему возрасту. Это случилось, вероятно, во время избирательной кампании 1924 г. Через сад перед нашим домом прокладывали новые дренажные трубы. Я очень подружился с молодым рабочим и в день выборов спросил его, будет ли он голосовать за консерваторов. Его узкое лицо, на котором обычно отражались его кроткий нрав и доброжелательность, потемнело, и он нахмурился.

«Что? – сказал он. – Голосовать за таких людей, как твой отец, которые живут в больших домах вроде этого, в то время как я копаю эту канаву? Какого дьявола я должен за него голосовать?»

Он ошибался, когда считал, что у нас есть деньги, раз мы живем в большом доме – школа просто не могла располагаться в маленьком доме, но я понял, что он имеет в виду, и убежал обратно в дом, испуганный и потрясенный.

Впоследствии я часто думал об этом разговоре. В моем сознании этот эпизод вырос до символа того, что я представлял себе как атмосферу Французской революции. Я помню, что мне постоянно приходила в голову фраза: «Их намного больше, чем нас». Это вполне соответствовало действительности»[438].

Я не сомневаюсь, что один из самых важных мотивов для присоединения к эгалитарному движению состоит в подобном описанному выше чувстве вины и тревоги: «Давайте построим общество, в котором никто не будет завидовать».

Уязвимость классовой системы

Одна из причин, по которой мобильная классовая система вызывает критику, состоит в ее главном достоинстве: в том, что она является случайным итогом бесчисленных и разнородных индивидуальных и коллективных процессов. По этой причине еще никто и никогда не создавал такой системы социальных классов, в которую было бы встроено ее собственное оправдание. И как раз в силу того, что в этой системе относительно легко перейти в более высокий класс или выпасть из него, такое общественное устройство не в состоянии предоставить никакого успокаивающего совесть объяснения положения отдельных людей по сравнению с теми объяснениями, которые возможны для религиозной или военной иерархии. Даже кастовая система, как, например, у индусов, гораздо в меньшей степени способна порождать чувство вины. За исключением внешних символов дискриминации, в наше время запрещенных законодательно, например объявлений на гостиницах, кастовая система сохранилась в неприкосновенности, практически не затронутая даже чувством вины. В большинстве индийских деревень живут как минимум люди из четырех основных каст, и они избегают друг друга так же тщательно, как раньше. Один пожилой индиец, который до прошлого года никогда не бывал за пределами своей страны, но был воспитан родителями-протестантами и много лет работал миссионером, рассказал мне, что многие люди, несмотря на то что они обратились в христианство, все еще в большей или меньшей степени воспринимают кастовую систему как данность; так, например, часто представители разных каст вынуждены причащаться отдельно.

Конечно, даже в конце прошлого века в Индии были люди, которые из чувства рессентимента по отношению к высшим кастам вступали в религиозные и политические протестные или сепаратистские движения, либо игнорировавшие кастовую систему, либо допускающие обе формы поведения среди своих членов. Есть также отдельные индийцы, в основном получившие западное воспитание, чье чувство вины из-за собственной принадлежности к высшей касте вполне можно сравнить с угрызениями совести какого-нибудь отпрыска британской земельной аристократии. Но до сих пор оставалось верным утверждение, что огромное большинство индийцев никогда не ставило под сомнение свою принадлежность к касте, в которой они родились. Идеология этой системы, за которой стоит сила религии, не допускает, с одной стороны, чувства вины, с другой – зависти.