Зависть: теория социального поведения

В октябре 1959 г. Stuttgarter Zeitung напечатала статью под заголовком «Хлеб и машины». В ней говорилось: «Процветание, по мнению неумолимых критиков нашего образа жизни, дурно влияет на мораль; они доказывают это многочисленными страшными историями…» – одна, например, о «черствой булочке, оставленной кем-то на скамейке в парке». Автор статьи возражает на этот довод, приводя результаты проведенного в 1959 г. опроса общественного мнения, когда у людей спрашивали: «Имеет ли право холостяк или живущая одиноко работающая женщина выбрасывать черствый хлеб?» (Кстати, показательно, что социологи осмелились задать этот вопрос, только вмонтировав в него смягчающие обстоятельства. Ясно, что семья ни в коем случае не должна выбрасывать хлеб.) Из 100 взрослых респондентов только 21 разрешил такое поведение холостякам и только 14 – работающим женщинам. На этом основании в статье делается вывод: «Итак, мы имеем дело с почти совершенно нетронутой моралью, которую не испортила ни индустриализация, ни ее последствия – перепроизводство всевозможных потребительских благ. В то же время у среднего потребителя нет угрызений совести по отношению к техническим средствам, которые используют для производства товаров, т. е. к инструментам процветания…»[489]

Я, однако, замечал некоторое нежелание выбрасывать устаревшие промышленные товары. Но вернемся к хлебу. Что на самом деле стоит за этой «совершенно нетронутой моралью»? Ровно пять лет спустя после публикации процитированной выше статьи на первой полосе Frankfurter Allgemeine Zeitung была напечатана статья Николаса Бенкизера под заголовком «Хлеб в мусорном ведре». Он также задумывается о том, что он называет близорукой страстью, но его анализ отличает существенно большая глубина: «Перед лицом этих гор зерна, мяса, фруктов и овощей небесчувственный человек… не может не думать о тех миллионах, которые голодают. Но эти блага оставляют портиться, их даже систематически уничтожают. А потом наступает время неизбежных негодующих замечаний вроде такого: «Общество, которое мирится с такими вещами, не имеет права на существование»…» Далее Бенкизер объясняет этим возбужденным критикам, как тяжело и попросту невозможно, даже с точки зрения логистики, распределить локальный избыток продовольствия по всему миру так, чтобы ничего не пропало. (Он также мог бы подобрать множество примеров из того, что происходило с помощью развивающимся странам. Если оказывается, что невозможно разумно распределить такие блага, как цемент, лес и сталь, не говоря об оборудовании, после того, как их уже доставили в порты развивающихся стран, то что произошло бы со скоропортящимися продуктами?)

Бенкизер формулирует моральную дилемму на примере микрокосма: в мусорном ведре среднего домашнего хозяйства часто можно найти остатки еды, которые теоретически могли бы наполнить пустой желудок какого-нибудь другого человека (согласился бы он их взять – это другой вопрос). Что почувствовал бы этот человек при виде еды в мусорном ведре?

«Ему бы это не понравилось. Он подумал бы: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь»; всегда есть что-то греховное в том, чтобы выбрасывать хлеб, который одновременно является и символом, и базовым продуктом питания. И опять же, человек понимает, что в том же самом городе, только на другой улице… есть люди, для которых те небольшие деньги, которых стоила эта еда, до того как испортилась, на самом деле имели бы значение».

Затем Бенкизер справедливо говорит о свободе действий, которая у нас есть сейчас, даже в том, что касается домашнего хозяйства; это неоспоримая черта современной жизни, без которой многое было бы невозможно. Никто не должен стыдиться того, что мы не «ведем убогую и скудную жизнь». После этого он спрашивает, почему часто упоминающиеся в советской печати склады, забитые промышленными товарами, которые никто не хочет покупать, не вызывают того же чувства стыда, которое вызывает избыток зерна на капиталистическом Западе[490].

Но утверждения Бенкизера, что наши чувства при виде хлеба в мусорной корзине порождены благочестием, которое желает сохранить современный человек, недостаточно для объяснения, и нам следует попробовать дать более глубокую интерпретацию. Если мы учтем некоторые аспекты психоанализа и добавим к этому известную нам информацию о том, что даже сегодня примитивные народы не уверены, смогут ли они найти достаточно еды, и о том, что все их усилия сосредоточены на поддержании их существования – а этот инстинкт сильнее даже сексуального влечения, – то, возможно, с нашей стороны не будет чрезмерно самонадеянным предположить в современном человеке страх перед голодной смертью.