Зависть: теория социального поведения

«Безнравственности такого рода благоприятствует цивилизованность, особенно аскетического толка. Эта безнравственность драпируется в мантию благопристойности. Она обладает кое-какими негативными достоинствами, которые служат ей безмолвными пособниками. Можно даже сказать, что она чужда пороков и мелких грешков, ибо ей присуща непомерная гордыня, не снисходящая до корыстолюбия и жадности. Короче говоря, в безнравственности, о которой идет здесь речь, нет ничего грязного или чувственного. Она опасна, но свободна от мелочности. И, не льстя роду человеческому, она никогда не говорит о нем дурно»[197].

Человек, столь одаренный природой, размышляет Мелвилл, должен был бы подчиняться законам разума. На самом деле, однако, такие натуры способны на проявления величайшей иррациональности; «стремясь к осуществлению цели, которая по бессмысленной злобности кажется порождением безумия, такой человек подчиняет свои действия холодным велениям здравого рассудка… а способ ее достижения и все внешние действия всегда выглядят вполне разумными»[198]. Мелвилл считает таких людей ослепленными собственным безумием, хотя в глазах обычного наблюдателя их действия неотличимы от нормальных. Они никогда не говорят о своей истинной цели, но их методы и способы поведения всегда совершенно рациональны. Таким типом человека был Клэггерт; в нем таилась маниакальная злоба, которую нельзя целиком объяснить его средой, но которая, как пишет Мелвилл, была врожденной – иными словами, «безнравственностью от природы»[199].

Нежелание приписывать зависть

Пока Мелвилл ни разу не употребил слова «зависть». Но в ходе описания характера Клэггерта упоминаются некоторые проявления тех специфических особенностей завистника черт, о которых так часто пишут в литературе: он прячется под маской негативных добродетелей, таких как спартанский аскетизм, его злобу невозможно усмирить подкупом, он не берет взяток, он никогда не говорит плохо о человечестве, он кажется крайне рассудительным и при этом способен на отчаянные поступки – нанесение увечий самому себе, – если этим он может навредить объекту своей зависти.

Здесь Мелвилл делает отступление об адвокатах, медицинских экспертах и священниках. Он спрашивает, не это ли явление (все еще не названное завистью), только что описанное на примере Клэггерта, непризнанное и отвергнутое, ставит в тупик суд при рассмотрении многих уголовных преступлений. Тогда не должны ли суды использовать в качестве экспертов людей, которые осведомлены о «безумии сердца», а не только обычных медиков?[200]

Это свидетельствует о поразительной интуиции Мелвилла. По сию пору в криминологической литературе и практике сохранилась заметная антипатия к прямым ссылкам на мотив зависти, даже если в других источниках содержатся убедительные свидетельства роли этого мотива в преступлении.

Только теперь, спустя 40 страниц после начала повести, Мелвилл вводит концепт зависти в главе, озаглавленной «Зависть, ярый гнев, отчаяние» – словами, которыми Мильтон описывает Сатану. С этого момента зависть снова и снова упоминается в качестве причины, по которой каптенармус преследует Билли Бадда. Клэггерт сам хорош собой, но его частые иронические замечания о красоте матроса автор объясняет завистью:

«А ведь зависть и антипатия – страсти, если рассуждать здраво, словно бы несовместимые – тем не менее нередко рождаются неразрывно соединенными, как Чанг и Энг, знаменитые сиамские близнецы. Но зависть – такое ли уж это чудовище? Вспомним, однако, что немало людей, представавших перед судом, в чаянии смягчения кары признавали себя виновными в самых ужасных преступлениях, но кто и когда в подобных обстоятельствах хоть раз сослался на зависть? Все словно соглашаются, что это чувство куда постыднее даже тягчайшего преступления. И не только всякий спешит отречься от него, но иные добрые души просто отказываются верить, что умный человек вообще способен поддаться зависти. Однако зависть гнездится в сердце, а не в мозгу, а потому никакой ум не может послужить от нее защитой»[201].

Страсть зависти хранят в тайне все люди вне зависимости от культуры и языка, хранят с большим страхом и стыдом, чем любую эротическую страсть или перверсию. Последней потребовался Зигмунд Фрейд и его школа, чтобы стать темой для художественной литературы и светской беседы. Неслучайно Мелвилл написал эту повесть, в которой зависть описана во всем зловещем безобразии, в конце своей очень долгой жизни, полной лишений и разочарований; ведь для этого он должен был полностью покориться своей судьбе и смириться с тем, что современники не ценят его творчество.

Автор описал в Клэггерте не пошлую зависть, не просто «ту опасливую ревность, которая искажала лицо Саула, когда он угрюмо и подозрительно размышлял о юном миловидном Давиде». «Зависть Клэггерта гнездилась глубже». Он чувствовал, что внешняя красота Билли отражает невинность его натуры, не знающей зла и зависти. Именно этот удивительный моральный феномен довел Клэггерта до пароксизма зависти.