Заводской район

Степан вспоминался без острой боли, заслонялся усталостью и за­ботами о красках, шпаклевке, о тысяче мелочей. Тоня угадала себя. С ядом горя она справляется без участия сознания, только нужно отвлечь его на время, пока совершается эта подспудная работа.

Квартира пропахла сыростью, пустые полы покрылись белыми следами. Накрытая тряпками мебель громоздилась посреди комнат. Тоня спала теперь вместе с Олей среди узлов и вороха одежды в ма­ленькой комнате дочери.

Маляр и его помощник побелили потолки, развели всюду грязь и исчезли, оставив инструмент. Два дня Тоня их прождала. Потом реши­ла работать сама. Приготовила клеевую краску, присоединила к пыле­сосу пульверизатор и выкрасила стены. Покрыла белой эмалью окон­ные рамы. Теперь все ее разговоры в цехе и со знакомыми были о том, где достать то белую эмаль, то пигмент, то плиточный клей. Каждый вечер она надевала джинсы, старую рубаху Степана, повязывала голо­ву платком и принималась за работу. Такой и увидела ее свекровь.

— Тонюшка, да что ж это такое? Почему сама?

— Запил, видно, мой мастер, мама.

— Батюшки, что ж нам не позвонишь? А я все вас не застану. В субботу никого нет, в воскресенье нет, вчера не было...

— Вчера мы по магазинам ходили. Краску искали.

Оля — тоже в косынке и во всем плохоньком — приволокла из кухни тряпку. Теперь, после ухода Степана, бабушка особенно заиски­вала перед ней:

— Оленька, голубушка, а что я тебе принесла!

Пока Оля осваивала подарки, бабушка торопливо закрывала окна.

— Это немыслимо! Простудится ребенок как пить дать. Оленька, где твой лобик? Ей-богу, Тоня, она горячая! Где градусник?

— Где его сейчас найдешь, мама.

Тоня не сказала, что Оля уже третий день кашляет и чихает по утрам.

— Это немыслимо — держать ребенка в таких условиях. Как ты хочешь, а я забираю ее к нам. Пока здесь такой ералаш. Я тебе говорю, она горяченькая.

— Ничего, перед сном я ей ножки в горчице попарю.

Так Тоня и не отдала дочку.

Бабушка и дедушка сразу приняли сторону невестки против сына. Степану было запрещено показываться на глаза отцу. Но Тоню это не умиляло: старикам нужен был только один человек на свете — Олень­ка. И Тоня всегда была с ними настороже.

Ночью Оля кашляла и металась в постели. Утром совсем была больна, а остаться с ней дома Тоня никак не могла, обязательно нуж­но было быть в цехе. Пришлось все-таки отвести ее в сад. Весь день Тоня казнилась виной, отпросилась у Важника на час раньше, но когда прибежала в сад, узнала, что Олю забрала к себе бабушка.

Оля лежала в дедушкиной постели, вокруг были новые игрушки, и она не тяготилась ни жаром, ни тяжелым своим дыханием. Ждали врача. Аркадий отыскал стетоскоп, попытался выслушать племянни­цу, но только развел руками:

— Ничего не пойму. Все позабыл. По-моему, пневмония.

Старики не смотрели на Тоню. Этого они простить ей не могли.

С тех пор Тоня с завода бежала к дочери, поздно ночью возвраща­лась в свою нежилую квартиру, натыкаясь на ведра и жестяные бан­ки, добредала до кровати и долго не могла заснуть. Она не замечала разрухи в своей квартире, времена уюта казались ей бесповоротно давними. Может быть, маляр и приходил в эти дни, но никого не заста­вал дома.

Оля похудела, личико заострилось, временами она задыхалась. Уколы измучили ее, и, услышав звонок медсестры, девочка начинала плакать. А потом врач признал бронхиальную астму и посоветовал, ко­гда пройдет обострение, везти Олю в Крым.

Тоня приносила ранние ягоды и южные помидоры и каждый раз настороженно оценивала радость дочери. Как бы ни радовалась Оля маме, Тоне все казалось мало. Она ревновала. Она полночи пережива­ла замечание свекрови, что помидоры иногда обостряют астму. Поче­му помидоры? Когда Оля заболела, она не ела помидоров, значит, не из-за них заболела. Свекровь, наверно, ненавидит ее! Как только Оля чуть-чуть поправится, Тоня заберет ее домой, будет сидеть дома по справке, деньги на жизнь возьмет в кассе взаимопомощи.

Днем она старалась судить стариков по справедливости, и они старались быть справедливыми с ней, но вражда росла. Ничего тут нельзя было поделать: Оля нужна была всем троим.

Наконец девочка начала поправляться, появился аппетит, прибав­лялись силы, и она повеселела. «В пятницу заберу,— решила Тоня.— Они, конечно, не захотят, но все равно заберу. Они ей теперь чужие люди».

В этот день она волновалась перед разговором и потому не заме­тила волнения, смущенных улыбок и преувеличенного оживления стариков. Свекровь прикатила из кухни столик на колесиках и начала сервировать стол для чая. Она не глядела на Тоню, когда заговорила:

— Тонюшка, представь, какая удача, у Алексея Павловича ока­зался старый друг в Крыму.

Алексей Павлович помогал жене разливать чай. Красивый он был старик, высокий, со спины совсем молодой, в шерстяной кофте алюми­ниевого цвета. Такого же цвета густые волосы были аккуратно выбри­ты на красной крепкой шее.

— Точно,— сказал он.— Киреев в Мисхоре живет. Помнишь, ко мне приезжал?

— Не помню,— насторожилась Тоня.

— Обещает с первого числа нам приличную дачку снять.