— Жанна, Жанна! — воскликнул он. — Сердце мое разрывается от беспокойства, и тем не менее я полон надежды. Ты одна знаешь, как важна будет для меня эта победа и какая мука ожидает меня, если я потерплю неудачу.
— Я так же, как и ты, дрожу и надеюсь, — сказала Жанна. — Меня трясет лихорадка.
Она положила свои горячие руки в руки мужа.
— Самое ужасное, это томиться в ожидании много часов, бесконечных, как века. Находиться в неизвестности в ту минуту, когда, быть может, все уже потеряно или выиграно — это ужасно. Как бы ветер ни надувал паруса, как бы быстро ни мчались гонцы, все это — долго, долго!
— Успокойся; для ясности ума, управляющего нами, нужно спокойствие.
— Я стараюсь изо всех сил; но борьба так чудовищно неравна, что теперь мне самому кажется дерзостью отважиться на нее.
Он поцеловал руку жены и улыбнулся ей.
— Поговорим о чем-нибудь другом, — сказал он. — Де Бюсси хорошо справился со своим переводом?
— Превосходно: то, что он читал вам, было переведено слово в слово.
— Он также отлично исполнил то, что я ему поручил, — сказал Дюплэ. — Мне кажется, он обладает энергией и предприимчивостью. Что ты думаешь о нем, Шоншон? Ты танцевала и разговаривала на балу с этим молодым человеком.
Шоншон покраснела и, казалось, смутилась.
— Я не знаю, — ответила она неуверенным тоном. — Я его слишком мало знаю. Тем не менее мне кажется, что он не похож на других.
— Не похож на других! Это уже много значит. Что же касается меня, то, признаюсь, он мне бесконечно нравится. Ну, до свидания, дети; я должен в последний раз потолковать с Парадисом до его отъезда. Пожелайте мне всего хорошего.
Дюплэ, поцеловав жену и молодых девушек, покинул восточный будуар.
Глава XI
ФРАНЦУЗЫ И ИНДУСЫ
Перед губернаторским дворцом волнуется встревоженная толпа, жаждущая новостей. Неизвестно, каким образом разнеслась весть о битве с индусами. Накануне вечером видели, как двести тридцать французов и семьсот сипаев выступили под предводительством Парадиса. Беспокойство достигло высшей степени, так как все эти купцы дрожали за свое состояние. Что будет, если набоб возвратит свои владения и дарованные привилегии? Что, если он запретит торговлю? Потерпеть поражение, значит потерять колонию, разориться! Драться с англичанами еще куда ни шло, так как французы во вражде с ними и их пиратство и дерзость превосходят всякое вероятие. Но с индусами, не безумие ли это? Вообще находили, что губернатор слишком смел. Ходили слухи, что он слегка нажимал на совет, мудрость которого отвергала этот поход. Предположения, толки, пустая болтовня переходили из уст в уста и наполняли площадь как бы жужжаньем пчел.
Между тем Дюплэ, в глубине своего кабинета, объяснял офицерам свой план действий.
Вот уже вторую ночь он не ложился спать. Его мучит лихорадка ожидания: какая участь постигла вылазку д’Эспремениля? Гонец на верблюде не появляется. Губернатор ежеминутно вскакивает и прислушивается, не идет ли кто-нибудь.
Между тем слышится шум, гул голосов; затем в соседней зале раздаются поспешные шаги.
— Наконец-то!
Письмо в руках Дюплэ; он не решается вскрыть его. Он закрывает глаза, вытирает лоб. Но сила воли приводит его в себя; он успокаивается, готовый ко всему, и сразу ломает печать.
— Победа! — срывается с его уст.
Это слово сияет во главе письма, написанного тотчас после битвы и еще полного трепетного волнения.