Завоевание Туркестана. Рассказы военной истории, очерки природы, быта и нравов туземцев в общедоступном изложении

После двух залпов толпа с громкими воплями скрылась за пригорок. Ерофеев скомандовал на молитву: все сняли шапки, возблагодарить Господа за свое спасение. Наступила ночь, в каре запылали костры, стала закипать каша. Вдруг, в ночной тишине раздался выстрел, потом другой, третий – один казак свалился, двое были ранены. Тогда Ерофеев приказал потушить костры. Ночь была звездная, тихая; зоркий урядник заметил что шагов за 100 от каре растет снежный вал, то туркмены делали себе закрытие. Ерофеев вызвал охотников, откликнулось 10 человек с унтер-офицером. Они бросились на завал, трех туркменов тут же закололи, одного взяли в живьем, остальные со страху убежали. Прошла тревожная ночь, на утро казаки въехали на бугор откуда увидели, что туркмены обходным движением направились на Хиву. На месте их стоянки нашли нашего солдата, сожженного на медленном огне. В отряде оказалось 5 убитых и Храненных. Почти под самым укреплением Ак-Булак наши наткнулись на труп киргиза, которого послал Перовский с почтой. Туркмены, потерпев неудачу под стенами укрепления, сорвали злобу на этом почтаре. Они разрубили его пополам, ноги поставили отдельно, туловище отдельно, рот набили бумагами, так и кончились подвиги хивинских войск.

Казаки Оренбургского войска, в башлыках и попонах, которые служили вместо плаща или бурки

Барабанщик, охотники и казаки получили Георгиевские кресты, унтер-офицер был произведен в офицеры, а Ерофеев получил орден Св. Владимира IV степени с бантом и следующий чин.

После дознались, что хивинский хан проведал о постройке укреплений и выступлении русских и снарядил более 2 тысяч испытанных и надежных всадников из туркменского племени Иомудов, на самых лучших лошадях, с наказом: ехать быстро, нигде не останавливаться, взять оба укрепления, при чем отрезать у защитников головы и переслать их в Хиву, после чего спешить на встречу отряда, идти по его пятам, тревожить днем и ночью, наконец, во время бурана истребить всех до единого. Начальствовать над этим отрядом вызвался сам Куш-беги, военный министр. Он похвалялся, что доставит русских живьем. После схватки с Ерофеевым Куш-беги едва унес ноги, из 2 тысяч всадников в Хиву вернулось лишь 700, остальные или замерзли, или умерли от голода.

Отпраздновав на Эмбе Водосвятие, отряд генерала Перовского двинулся дальше, вглубь снежной пустыни. Для облегчения верблюдов впереди шла конница, протаптывая путь, в глубоких местах она возвращалась по несколько раз, случалось расчищать путь даже лопатами. Несмотря на это, обессиленные верблюды беспрестанно падали, задерживая ход колонны. Перевьючка изнуряла людей больше, чем сам поход, приходилось работать, утопая в снегу чуть не по пояс. Упавшие верблюды редко поднимались, их обходили, вытаптывая солдатской грудью новые дорожки. Местами попадался такой твердый снег, что выдерживал тяжелые пушки, не проваливался под тяжестью верблюдов, а местами вся колонна погружалась и месила ногами какую-то рыхлую кашу. Бывали дни, когда отряд успевал сделать не более четырех верст. Весь пройденный путь стал обозначаться покинутыми верблюдами и павшими лошадьми, брошенными тюками, повозками, санями. Вслед за отрядом подвигались стаи голодных волков, чуявших, что на каждом шагу их ожидает богатая добыча…

В конце января колонны собрались возле укрепления Ак-Булак на урочище Чушка-куль (Свиное озеро). Маленькое, занесенное снегом укрепление с темными сырыми землянками, в которых лежали больные солдаты здешнего гарнизона, глядело неприветливо, мало подавая надежды на отдых. Кругом него расстилались солончаки, покрытые жесткой травой, которую верблюды едят только от голода, лишь по оврагам речки Чегана росли местные камыши да тальник, вода в укреплении – скверная и вонючая. Там, в сторону Хивы темнел поясок угрюмых гор, лишенных снега, то виднелась окраина Усть-Урта. Сколько туда ни глядели в подзорные трубы, не покажется ли хивинский всадник? – нет, ничего не видели: дичь да безлюдье кругом. Голодные степные волки поднимали по ночам ужаснейший вой, они раскапывали свежие могилы, поедая покойников. Нужда в топливе была так велика, что в отряде ничего не могли уберечь: пропадали лопаты, веревки, колья, циновки – все, что могло еще гореть. Перовский страдал больше всех и за всех, кроме невыносимых душевных мук, у него открылись старые раны. Еще на Эмбе прошел слух, что генерал морит себя голодом, отказывается от пищи; он затосковал, осунулся, перестал выходить из кибитки. Его спас русский солдат. Однажды, проходя поздно вечером между джуламейками, Перовский услышал разговор, причем было названо его имя.

Говорил старый унтер-офицер: «Все это не беда, братцы, морозы стали легче, буранов вовсе нет… Кашица горячая есть… А вот плохо: сам-то он, орел наш черноокий захирел. Вот это, други так беда!

– Мы вчера узнавали потихоньку, отвечал другой голос, от пищи, сказывают, отстал; не есть, не пьет, никого до себя допущает.