Завоевать сердце гения

Хмыкаю, рассматривая наш ужин. Консервированные сосиски, шоколадный пудинг без срока годности, химический сок, бутылка вина, арахисовое масло, джем и бутылка горчицы.

– Этот пудинг пережил бы даже апокалипсис, ты уверен, что его можно есть?

Роберт улыбается, пока вскрывает консервным ножом банку с сосисками.

– Я все детство питался такими.

У меня отвисает челюсть.

– Не верю! Это же консерванты, красители и тонна сахара! Ничего полезного.

Роберт пожал плечами. Подцепил сосиску вилкой и щедро выдавил горчицу.

– Серьезно. Я рисовал целыми днями, а мать потакала всем моим капризам Брокколи? Ха. Тащите пудинги. Думаешь, меня волновала полезность продуктов в детстве?

– Такое нельзя слушать на трезвую голову, – ставлю перед ним бутылку вина и штопор. – А почему на ней нет этикетки?

– Коллекционное, наверное.

Перехватываю его руку.

– Тогда может не надо?

– Только если сама не хочешь. Я не пью, а значит судьба у него одна – стать уксусом.

О бокалах Роберт подумал заранее. Хотя учитывая наш ужин из консервных банок, и пить правильнее было бы с горла.

Бокалы были под стать дому. Наверное, из тех буфетов в столовой. Тяжелые, хрустальные и пыльные. Я вытерла оба своей же простыней, а после Роберт налил мне вино, а себе ярко-желтый сок, при создании которого ни один апельсин не пострадал.

Вино было густым и насыщенно-красным. Мы чокнулись, и хрусталь тихо звякнул. На вкус вино было терпким, сладким и густым. Удивительно, это было самое вкусное вино, которое мне доводилось пить.

Я открыла арахисовое масло и окунула в него бледную сосиску из банки.

– Но на той фотке… в кабинете, – вдох-выдох. – Ты не был толстым, а с таким питанием иначе и быть не могло.

– Я был упитанным мальчиком. Но к тому времени в Академии я уже потреблял алкоголя больше, чем калорий.

– А спорт?

– Я занимаюсь лет пять, наверное. Спорт здорово разгоняет кровь и прочищает мозги. Я не стараюсь стать культуристом, движение стимулирует творчество.

– Понятно, – кивнула я, делая большой глоток вина.

– Что понятно?

– Понятно, кто прочистил тебе мозги и пробудил такой интерес к спорту.

Роберт закатил глаза.

– О боже, не все в моей жизни сводится к Шарлотте.

– Да неужели?

– Если бы я следовал ее убеждениям, то сидел бы в позе спящего льва в обтягивающих лосинах. Шарлотта горой стоит за йогу и то, что медитации дают творческим личностям гораздо больше, чем железо. Денни, если уж на то пошло, ты в моей жизни значишь куда больше.

Дрова тихо трещали в камине, огонь завораживал. Я потянулась к бокалу и осушила его залпом.

– Ты тоже. В моей.

И куда девалось все мое красноречие?

Роберт подлил вина. Вытянул ноги, штаны он так и не снял. Тоже посмотрел в огонь, потянулся за кочергой и сказал:

– Спроси меня о том, что ты действительно хочешь знать. По-моему, пора поговорить об этом прямо.

Я зачерпнула арахисового масла и заела джемом. Потянулась за вином. Роберт ждал.

И дождался.

– Расскажи мне, что произошло той ночью, Роберт?

Глава 26. Та самая ночь

Двенадцать лет назад

– Смываемся, Франсуа! Там копы!

Роберт влетел в ванную и запер за собой дверь. Эйзенхауэр отвлекся от блондинки, которая хозяйничала у него в штанах.

– Плохая шутка, Роб. Мы с Одри только начали.

Но громогласный голос за дверью ясно дал понять, что это не шутка:

– Откройте! Это полиция.

– О черт! – пискнула девица, слетев с колен Эйзенхауэра. Быстро натянула лямки от платья, пряча грудь.

Зачем подлетела к двери и попыталась протиснуться мимо Роберта.

– И куда ты собралась? – остановил он ее. – Ты бы сначала хоть нос вытерла от порошка.

Франсуа не нужно было объяснять дважды – он уже встал ногами на крышку унитаза и пытался справиться с окном под потолком.

– Вот так прощальная вечеринка, Роб! – присвистнул он. – Ее точно запомнят на всю жизнь. Я первый, Одри вторая, Роб последний!

Франсуа взобрался на узкий подоконник и протянул руку девице. Та все еще не понимала, с чем имеет дело, потому что явно больше, чем копы, ее волновало то, что она сейчас станет светить трусиками перед Робертом.

Дверь вздрогнула от удара.

– Открывайте! Полиция.

– Твою мать, Одри, шевелись! – Роберт поднял ее за талию и буквально вытолкнул в окно.

Раздался визг, Франсуа ругнулся. Роберт и сам хреново держался на ногах. Водка делала свое дело. И хотя ему казалось, что опасность немного отрезвила его, скорей всего, это просто действие адреналина. Он все еще был пьян. По правде сказать, трудно вспомнить, когда он вообще был кристально трезвым. Наверное, когда подавал документы в Академию. Ведь даже в родительском доме Роберт таскал алкоголь из подвала.

«Творите пьяными, редактируйте трезвыми», говорил Хемингуэй. Хотя Роберт и не был писателем, но нашел, что советы великих людей одинаково подходят и художникам. Только портвейн и помогал хоть как-то разжечь вдохновение, которое подводило все чаще.

– Ты там заснул, что ли?! – крикнул Франсуа.

Роберт подтянулся до подоконника, а в дверь колотили и обещали ее выбить, если не откроют сейчас же. Спрыгнул в ночь, не различая земли, и тогда же раздался грохот – дверь снесли с петель.