Завтра будет лучше

Фрэнки старался, как мог. Поскольку появилась необходимость экономить, он стал ограничивать себя в единственной роскоши – сигаретах. Если ему хотелось покурить, выжидал полчаса, а марку сменил на ту, которая стоила на пенни меньше за пачку. Когда с кем-то разговаривал, сдерживал естественное побуждение залезть в карман и спросить: «Вы курите?», – зато, когда угощали его, вместо привычного: «У меня свои», говорил: «А как же? Спасибо!» Так удавалось сэкономить несколько центов в неделю. Кидая монетки в дешевенькую свинью-копилку, на которой Марджи красным лаком для ногтей написала: «Малыш», Фрэнки говорил: «Этак он у нас в Нотр-Дам[45] соберется», а Марджи отвечала: «Я буду не я, если не отправлю ее в колледж».

Ну и вообще Фрэнки старался быть с женой любезным. Каждое утро, уходя на работу, говорил: «Смотри не поднимай одна ничего тяжелого, дождись меня». Хоть Марджи и не собиралась поднимать ничего тяжелого, забота мужа ее трогала, и она обещала ему не двигать мебель в его отсутствие.

Вынашивание ребенка, казалось, удовлетворяло все эмоциональные и физические потребности Марджи. От Фрэнки ей, видимо, ничего нужно не было. От этого он испытывал облегчение. Теперь он получал удовольствие от ее ласковых поползновений, так как знал, что за ними ничего не последует. Прогуливаясь, Фрэнки держал Марджи за руку, а ночью обнимал ее. Для него это были идеальные отношения: нежность без половой близости. Он бы хотел, чтобы так продолжалось как можно дольше.

Поскольку врач сказал, что при беременности полезно много ходить, по воскресеньям молодые супруги долго бродили по Хайленд-парку. Этой осенью воскресные прогулки доставляли Марджи небывалое удовольствие: она, как никогда, наслаждалась солнцем, ветром и прохладой, любовалась зеленой травкой и деревьями. Глубоко дыша, чувствовала, что чистый воздух, пахнущий землей, благотворен для неродившегося малыша.

До парка нужно было довольно долго идти узкими городскими улицами мимо газетных киосков и мелочных магазинчиков, возле которых праздно толпились парни. Когда живот Марджи подрос, Фрэнки приобрел привычку быстро обходить с нею скопления людей, беря ее за локоть. В силу своей, может быть излишней, мнительности она быстро заметила, что при их с Фрэнки приближении мужчины замолкают, бросают быстрый острый взгляд на нее, понимающий – на него, а потом как ни в чем не бывало устремляют взгляд на небо и начинают насвистывать популярную песенку. В такие моменты Фрэнки крепче сжимал локоть жены и выпускал только тогда, когда киоск оставался далеко позади.

Всякие бездельники Марджи не беспокоили. Она знала: люди такие, какие есть, и с этим ничего не поделаешь. Несколько лет назад Фрэнки точно так же околачивался с приятелями возле магазинчика после воскресной мессы. Может, сам он и не отпускал гадких замечаний вслед проходящим мимо беременным женщинам, но его приятели это точно делали, а он слушал. Вот почему сейчас ему было стыдно. Он прекрасно представлял себе, что говорят и что думают эти парни.

Марджи хотелось бы, чтобы ее муж принадлежал к тем людям, которых ничьи слова не беспокоят. Но он беспокоился, и в этом было все дело. Ее удовольствие от прогулок не стоило того смущения, которое, как она знала, его мучило. Поэтому на девятом месяце она сказала ему, что ей уже тяжеловато ходить.

Марджи не могла не почувствовать укола обиды, когда увидела, какое облегчение Фрэнки испытал, хоть для виду и призвал ее непременно продолжать полезные прогулки.

Глава 32

Марджи выбрала доктора Паольски, потому что этого акушера рекомендовал ей ее врач общей практики. За шесть месяцев общения с доктором Паольски она много о нем узнала: кое-что от него самого, кое-что из собственных наблюдений, а большую часть из разговоров с другими пациентками в долгие часы ожидания.

Дед доктора Паольски родился в Польше и работал, почти как невольник, на конюшне в аристократическом поместье. Он влюбился в девушку с кухни, которая целыми днями ощипывала кур для многочисленных домочадцев барона. Молодые работник и работница захотели начать новую жизнь в Америке – стране, где все равны. Они поженились с этой мечтой, для осуществления которой другие слуги поместья, а также челядь и подневольные крестьяне из соседних деревень не пожалели своих скудных сбережений. На собранные деньги удалось купить билет на пароход, и молодожены покинули родину без ведома и благословения своего хозяина.

Прибыв в Америку, они поселились в Бруклине, в Уильямсберге, заняв половину четырехкомнатной квартиры без горячей воды на Маккиббен-стрит. Там и родился их первенец. Он рос смышленым мальчиком, ходил в местную школу. В шестнадцать лет поступил на «потогонную» фабрику. В двадцать два, войдя в долю с четырьмя другими молодыми поляками, арендовал маленькое помещение на Манхэттене, на 28-й улице, под мастерскую по выделке кож и меха. Со временем Стэн Паольски накопил денег на домик в Ист-Нью-Йорке (несмотря на такое название, это еще Бруклин) и привел туда невесту. У них родился сын Джон.